Пройдя немного дальше, они отыскали брод и по пояс в воде начали переходить речку. Едва первый из них дошел до середины, как на другом берегу звякнул затвор и раздался испуганный окрик:
— Стой! Руки вверх!!
— Хенде хох! — тут же перевел другой голос.
— Да брось дурить, ребята! — с облегчением рявкнул остановившийся посреди речки солдат.— Свои мы, Печорского полка.
— Стой! — недоверчиво приказал солдат из невидимого дозора.
— Осел ты несчастный, дай хоть на берег выйти,— задница-то в воде мокнет! — потерял терпение стоявший в речке солдат.
На берегу посовещались. Затем им разрешили по одному выходить из воды. Процедура эта заняла довольно много времени. Зато и встреча была просто трогательной. Будто домой пришли. Возле штаба батальона на каждых два человека выдали по буханке хлеба и по банке консервов. Но усталость была столь огромной, что свалила некоторых с куском хлеба во рту. После второго ломтя Эрвин почувствовал, как у него проходит напряжение, которое он нес в себе начиная с того невероятно далекого мгновения сегодня утром, когда наблюдатель теперь уже несуществующей батарей старшего лейтенанта Нийтмаа — ныне уже покойного старшего лейтенанта Нийтмаа — звонким голосом впервые прокричал:
— Танки!
Как только это напряжение прошло, Эрвин, ни о чем не думая, улегся на сухую и теплую хвойную подстилку и мгновенно заснул.
На следующий день к вечеру Эрвин Аруссаар пешком добрался до совхоза «Нестрино», до развилки дорог, где сходились шоссе, одно из которых вело из Порхова в Псков, другое в Остров. Он все время шел по ту сторону кюветов, чтобы избежать давки и висевшей в безветрии над дорогой пыли, которую без конца поднимали спешившие туда-сюда машины и телеги. Чем дальше к Порхову, тем больше оказывалось на дороге бойцов из отступавших частей. В большинстве они прошли через боевые порядки стоявшего во втором эшелоне дивизии Эльваского полка и направлялись теперь в Порхов — единственный более крупный населенный пункт в ближнем фронтовом тылу, где надеялись найти свою часть, полевую кухню, пополнение, расчет и порядок. Этот все сгущавшийся поток людей и повозок регулярно прилетали бомбить и поливать пулеметным огнем немецкие самолеты. Стоило появиться на горизонте зловещим крестикам, как шоссе, под крики и гам, бессмысленную суету, конское ржание и густую ругань, пустело, повозки, которые из-за придорожных канав нельзя было повернуть в поле, оставляли на произвол судьбы, и все кто имел под собой ноги, мчались в спасительные кусты, в лес или хлеба и застывали там, следя боязливым взглядом за небом: пронесет или нет? Когда самолеты пролетали дальше на Порхов, их провожали взглядом, пока они не исчезали из виду, и затем выходили со вздохом облегчения из своих укрытий. Спасение на этот раз, непосредственно сейчас, было гораздо важнее, чем маячившая где-то поодаль опасность того, что полетевшие к городу самолеты могут разбомбить дорогу, сжечь сам Порхов вместе с потерянными частями, полевыми кухнями, возможностью отдыха и пополнения, разрушить мосты и отрезать предполагаемую возможность спасения. Но загадывать столь далеко означало бы требовать немыслимо многого от беспомощных и намыкавшихся людей, большинство из которых довольно смутно представляло себе, что, собственно, с ними происходит.
Возле совхоза «Нестрино» случилось что-то до этого небывалое. Неожиданно сзади навалился настоящий поток взмыленных лошадей, повозки, частью с поклажей, частью порожние, на многих из них раненые и просто уставшие бойцы, целые группы обливающихся потом людей в военном. Повозки эти вклинивались между следовавшими впереди телегами, отжимали их к обочинам, искали любой ценой прохода, наезжали друг на друга, некоторые ездовые хлестали кнутом своих лошадей, будто обезумели. Над шоссе стоял оглушительный гул, тревога неслась, будто огненный смерч, захватывая даже людей, шагавших до этого размеренно сбоку дороги, беженцев с узлами и с живностью, шоферов, которые, словно сговорившись, нажимали на клаксоны.
Эрвин скорее ощутил, нежели понял сознанием, что фронт позади прорван. Никто ему ничего не сказал, да и не мог сказать, потому что шагавшие тесно вокруг него незнакомые люди знали столько же, сколько и он сам. Вестей взять было неоткуда. Что-то неуловимое распространилось в воздухе, какое-то движение, перемена настроения, быть может, неведомое излучение биомагнетизма, которое непосредственно принималось возбужденными до сверхчувствительности нервами и передавалось дальше, минуя мозг, прямо в подсознание. По внезапно изменившимся выражениям лиц вокруг Эрвин понял, что это же самое ощутили и все остальные: фронт прорван!
В это время спереди, с ответвлявшегося на Псков шоссе, донеслись пушечные выстрелы. Эти резкие выстрелы были уже знакомы Эрвину, это могли быть только танковые пушки. Неужели и сюда уже прорвались танки.
Возникла паника. Вся эта безбрежная людская река, которая текла в одном направлении и затопила всю дорогу вместе с обочинами и краями, от леса до леса, словно охнула на невидимом пороге и очертя голову понеслась быстрее вперед. Уже не было силы, которая смогла бы хоть на время ее задержать, тем более изменить направление. Эрвин ощутил опасность этого безумия. Сосредоточенным усилием он вырвал себя из этой завихренной, напиравшей со всех сторон, отчаянно протискивавшейся и жарко дышавшей человеческой массы и полез по взгорку. Оставаться среди человеческой реки, несущейся к своему судному дню, казалось ему безрассудством. Он видел, как впереди, там, где сходились дороги, со стороны Пскова, накатывается другая, поменьше, человеческая река и также ищет себе выхода к Порхову, но ее отшвыривает водоворот в котором, как щепки, кружатся телеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154