Среди них был прелестный юноша, очень похожий на Бартелеми. Это оказался Годфруа де Бовуа. Надменная блондинка, его сестра Батильда. Жанну вернули на землю лишь Гийоме и Сидони, кинувшиеся ей на шею и вручившие свадебный подарок – четки из перламутра и серебра. Госпожа Контривель, улыбаясь сквозь слезы, по-матерински обняла девушку. Жанна почти не разобрала, что прошептал ей отец Мартино.
Бартелеми провел молодую супругу в одну из зал дворца, где были уже накрыты два стола. Там король преподнес Жанне подвеску с большой жемчужиной. Не зная, как выразить свою благодарность, она поцеловала его руку, что было вовсе не по этикету. Король сказал, что она стала ему как дочь и воплощает Францию его мечты.
Карл пригласил молодых к своему столу и усадил от себя по левую руку. Справа расположились отец Эстрад, придворный священник и отец Мартино.
Со своего места Жанна могла видеть Гийоме и Сидони, которых ужин у самого короля приводил в совершенный восторг, и суконщицу, не сводившую с нее глаз. Что ж, они стали ее новой семьей, и она видела, как приятно им смотреть на нее. Тут Жанна окончательно спустилась с небес на землю.
Ужин тянулся бесконечно, и Жанна не знала, куда себя девать. Не могло быть и мысли о том, чтобы встать раньше короля. Наконец, молитвы ее были услышаны, и в пятом часу был дан сигнал к окончанию трапезы. Жанна хотела вернуться со своим мужем на улицу Галанд, но не тут-то было. Бартелеми объявил, что старое жилье для них слишком тесно. Но куда же они отправятся? В особняк Барбет на улице Фран-Буржуа, который король унаследовал от своей матери. Его величество специально для них велел протопить его и привести в порядок. Не имея сил спорить, Жанна последовала за мужем.
В тот вечер ей было не до роскоши старой королевской резиденции. Едва поднявшись наверх в отведенные им покои, Жанна разделась и улеглась в огромную кровать. Она закрыла глаза и тотчас уснула.
Когда Жанна проснулась, почувствовав желание выйти, она увидела обнаженного мужчину, который шумно посапывал подле нее. В подсвечнике горела свеча. Прихватив ее, Жанна отправилась на поиски чулана. В нем оказалось окно, в которое виднелось прозрачное летнее небо. Вдруг с окрестных колоколен прозвонили четыре раза.
Четыре часа! Господи, она проспала без просыпа десять часов! Но сон не проходил, и Жанна вернулась в постель с твердым намерением еще поспать. Улегшись, она едва успела подумать, что зовется теперь не Жанна Пэрриш, а Жанна де Бовуа, как сознание ее затуманилось.
Рано утром ее разбудил поцелуй. За ним последовали ласки. Они овладели друг другом, или, вернее, отдались друг другу.
– Ты словно само лето, – сказала Жанна.
– А ты как весна.
Вечером, когда супруги собрались удалиться к себе, под окнами раздались звуки дудок и тамбуринов. Голоса выкрикивали слова песенки, которую Жанна не могла разобрать за закрытыми окнами.
– Не подходите к окнам, дорогая. Этот жуткий гвалт только усилится, если они вас увидят.
– Что там такое?
– Эти фигляры прослышали о свадьбе и делают то, что велит обычай. Народ хочет, чтобы его мнение об этом союзе было услышано.
Несмотря на предупреждение, Жанна прошла по коридору и высунулась из окна в его дальнем конце. Она увидела на улице пару десятков людей, которые потрясали факелами и, похоже, от души веселились.
Королевский кречет,
У тебя коготок увяз в тесте,
Ловкий кречет,
Ты попался в силки к невесте!
Крикуны притопывали в такт песне, махали руками, ухмылялись и пели хором:
Королевский кречет
Поймал воробьишку,
Ловкий кречет,
Вот тебе и крышка!
Итак, кречет с коготком в тесте – это Бартелеми. Шум и гвалт развеселили Жанну. Народ насмехался над ним. Бартелеми со смущенным видом присоединился к Жанне. Балаган продолжался почти до полуночи, пока городская стража не положила конец забаве. Так народ брал свое у сеньоров. Люди давали понять, что от их взгляда не ускользает даже отпразднованная в узком кругу свадьба. У них в запасе всегда были песни.
На золотых крыльях пролетел август. Виноград налился соком, буйно цвели глицинии, клематисы и пассифлоры. Потяжелели колосья ржи, пшеницы и ячменя. Закраснели на деревьях яблоки.
В чреве Жанны созревало дитя.
Я перестала быть самой собой, думала иногда Жанна. Я живу для него. Только для него. Как дерево для плода. Мысль о том, что в ней существует иная жизнь, погружала Жанну в раздумья. Она и ее ребенок не принадлежали миру людей.
Время от времени она возвращалась в лавку на улице Галанд, где ее окружали заботой и почтением. Казалось, что Жанна попала в сверкающую паутину. Теперь ее вполголоса называли не просто пирожницей, а Великой пирожницей или Королевской пирожницей. Теперь Жанна месила тесто лишь для того, чтобы вспомнить о прошлом.
Всякий раз она заходила повидать Донки, единственного, кому не было дела до ее нового имени.
– Ты помнишь Бук-де-Шен, Донки? – говорила Жанна, поглаживая морду ослика.
Когда Бартелеми не оставался на ужин у коннетабля де Ришмона и не был в отъезде, супруги садились за стол вместе. Бартелеми бывал в Гиени, Нормандии, других провинциях. Он формировал военные отряды, следил за отливкой пушек, которые, по его словам, нигде не делали лучше, чем во Франции.
Пушки. Узнав об их роли при Форминьи в сражении против англичан, чей разгром привел опосредованным образом к гибели ее родителей, Жанна воспылала ненавистью к пушкам, которых, к слову сказать, никогда не видела. Бартелеми рассказал ей, как они выглядят.
– Убивать столько людей разом! Это и вправду дьявольское оружие! – объявила она, к большому удивлению своего мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97