Только и всего.
Теперь, напротив, не мог отвести глаз.
Такой загадочной и манящей казалась эта улыбка.
– Определенно – живопись. Жаль, если погибнет.
«Отряд – по коням!» – зычный рык командира громыхнул в пустом доме.
Времени для раздумий не оставалось.
Комиссар Раковский аккуратно сложил холст, убрал за пазуху.
Так было надежнее.

Москва, год 2002-й


Был полдень, когда он наконец добрался до Крымского вала.
С неба беспрестанно сыпалась какая-то мерзость – то ли мокрый снег, то ли ледяной, слегка подмерзший дождь.
На мостовых растекалась грязная кашица, сваливалась в сугробы, к тому же подсыхала на ветру, образуя опасный скользкий наст.
Москва немедленно встала – то есть встал нескончаемый поток автомобилей. Но вследствие этого городская жизнь сразу же выбилась из колеи.
Все всюду опаздывали, но не было виноватых – потому раздражение срывали на ком попало.
Влажное промозглое пространство над городом осязаемо полнилось раздражением.
Непомнящий никуда особенно не спешил, но монотонное стояние в пробках изрядно потрепало и его напряженные нервы. К тому же Игорь Всеволодович волновался.
Сведущая публика, что собралась теперь на салоне, разумеется, была в курсе теперешних его неприятностей и, конечно же, со смаком их обсуждала.
Непомнящий не питал иллюзий – искренне сочувствовали единицы.
С некоторыми из них он, собственно, и встречался накануне, получив в большинстве случаев то, за чем обращался, – рекомендации, гарантии, деньги. Это были друзья или по крайней мере добрые приятели.
Прочие, по расчетам Игоря Всеволодовича, должны были встретить его настороженно. И на всякий случай соблюдать дистанцию.
Кто-то, возможно, откровенно радуется теперь – несчастья ближних, как известно, благотворно действуют на души озлобленных неудачников, завистников всех мастей и прочей мрази.
Все он знал, ко всему был готов – и все равно волновался. Чем ближе к ЦДХ – тем сильнее.
Потому особо бесило ожидание в пробках, а после – долгие поиски места для парковки. В итоге оставил машину далеко, на набережной.
Долго шел пешком, с непокрытой головой – под холодной изморозью, падавшей с неба. Вдобавок промочил ноги. Тонкие туфли на кожаной подошве для пеших прогулок по осенним московским улицам не годились по определению.
Не Париж.
Наконец – добрался.
Толпа в вестибюле неожиданно подействовала успокаивающе Было тесно, пробираясь к гардеробу, народ усиленно толкался локтями и по сторонам почти не глазел.
Непомнящего никто не узнал, не увидел, не окликнул. И это было очень кстати – он перевел дух и немного успокоился.
На втором этаже толпа заметно редела, разбредаясь вдоль прилавков и открытых площадок.
Здесь тоже было тесно; шумно и суетно, но несколько по-другому.
Искусно изображая досадливое, брезгливое раздражение или полнейшее безразличие к окружающим, публика в первую очередь интересовалась собой и только потом – экспонатами.
Игоря Всеволодовича заметили сразу.

– Игорек! – Невысокая полная дама, владелица известного частного ломбарда и небольшого антикварного магазина, перегнувшись через узкую витрину с драгоценностями, неестественным, театральным жестом протянула ему сразу обе руки. Игорь Всеволодович галантно поцеловал предложенное. – Ах, дорогой мой…
Я все знаю. Но не могу поверить. Какое варварство!
Ужас. Боже, бедный, бедный, как ты все это пережил?
И теперь? Что же теперь? И – кто? Ведь это что-то из ряда вон…
Не отнимая рук, она засыпала его вопросами, не дожидаясь ответов, но смотрела сочувственно.
Поймав паузу, Игорь отговорился невнятной, невразумительной скороговоркой, но дама, похоже, и не рассчитывала на иное. Разжав руки, она тут же трагически заломила их, прижав к пышной груди. Непомнящий взглянул проникновенно и поспешил ретироваться Потом та же сцена была сыграна множество раз – более или менее талантливо разными исполнителями, с разной степенью темперамента, вкуса, меры, искренности – et cetera-, .
Игорь Всеволодович пообвык, неожиданно вошел во вкус и даже выпил чуть больше, чем следовало, благо наливали все – и, похоже, от души.
К тому же были встречи…

– Георгий! – Хорошо поставленный, низкий с хрипотцой голос был скорее мужским, но принадлежал женщине.
И – какой!
Окруженная многочисленной свитой, она величественно шествовала меж рядами, неповторимая и обворожительная в свои девяносто с лишним.
Если не все сто.
Вера Дмитриевна Шелест – легендарная питерская коллекционерша, обладательница сокровищ, сопоставимых с теми, что хранят Эрмитаж и Гохран, вместе взятые.
Мать ее была фрейлиной императрицы, дружила с двумя самыми красивыми женщинами той эпохи – великой княгиней Елизаветой Федоровной и Зинаидой Юсуповой, по слухам – почти не уступала обеим красотой и роскошью туалетов.
Верочка каталась на коньках с наследником, пела шансонетки с Феликсом Юсуповым, тайком бегала на поэтические собрания символистов (или акмеистов?), зналась с Малей Кшесинской и однажды передала от нее записку цесаревичу, сама же, собравшись с духом, написала длинное письмо Зине Гиппиус, но не получила ответа.
Все это, однако, всего лишь забавная присказка, ничуть не оригинальная к тому же, ибо таких Верочек на заре двадцатого века в Петербурге было пруд пруди.
Сказка же – история воистину потрясающая – началась в октябре 1919 года, когда оголодавшая Верочка грохнулась в обморок. Но не куда-нибудь – под колеса авто, неспешно катившего по пустой улице.
Автомобиль – вот забавная ужимка истории – недавно принадлежал Мале Кшесинской, теперь на нем рассекал комиссар революционного правительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89