– новых условий, в общем.
– Вновь открывшихся обстоятельств.
– Точно. Ты отдохни, промочи горлышко. Теперь я поговорю. Итак, подполковник Вишневский, подняв старое дело и сопоставив его с некоторыми данными нового, без труда выяснил, что хрупкий юноша был однокурсником Галины Щербаковой. Учитывая то обстоятельство, что похищенный у вас портрет – говорю же, все крутится вокруг него! – оказался именно в ее доме, можно с большой долей вероятности предположить следующее. Их – Щербакову и юного самоубийцу – связывали близкие отношения: любовь или дружба, не суть. Я, впрочем, более склоняюсь к любви. Так вот, тяжелобольная мать любимой девушки каким-то образом узнает, что портрет, принадлежавший некогда ее семье, находится в доме коллекционера Непомнящего. Дальше из-за отсутствия фактических данных открывается бесконечный простор для фантазии.
И я буду немножко фантазировать, но постараюсь не зарываться. Возможно, с этим портретом у Нины Щербаковой связаны какие-то особенные воспоминания, что-то очень важное, дорогое. Кстати, учти: тяжелобольные, тем более не совсем нормальные люди, бывают очень упрямы, капризны, требовательны. Вот и представь, что она, узнав – не знаю, правда, каким образом – о портрете…
– Зато я, кажется, знаю.
– Что именно?
– Откуда она узнала о портрете. Помнишь, в те годы очень популярен был журнал «Огонек» – единственный, по-моему, иллюстрированный журнал в Союзе.
– Ну, не единственный. Были еще «Смена», «Работница» и, по-моему, «Крестьянка». Да, и «Советский экран». Но «Огонек» – ты прав – был самым популярным. Особенно в интеллигентской среде.
– Верно. Так вот, корреспондент «Огонька» очень долго обхаживал отца на предмет интервью и вообще материала о коллекции. Тот сопротивлялся, не любил публичности, но сломался на возможности еще раз поведать миру историю «Душеньки». Короче, материал вышел, и «Душенька», между прочим, красовалась на обложке.
– Когда это было?
– Точно не помню. Но незадолго до их гибели. Это точно.
– Ну, вот еще один вопрос отпал. Понятно теперь, откуда Нина Щербакова узнала о том, что портрет не пропал, не сгинул, находится у вас. Узнав, она проникается идеей – допускаю, что маниакальной – во что бы то ни стало вернуть «Душеньку». Поскольку считает ее своей. Могу себе представить, что началось в семье.
Больная просит, требует… Возможно, генерал Щербаков был той самой «птицей», навещавшей твоего отца.
Если так, ему можно только посочувствовать – партизан сделал все, чтобы законным способом добыть «игрушку» для умирающей жены. Не вышло.
– И у тебя не вышло.
– Что такое?
– Генерал Щербаков не мог быть «птицей». Помнишь, старуха говорила тебе: отец был уверен – «птица» на самом деле может невозможное. Такая всемогущая «птица». А генерал Щербаков – почти в опале. Преподает в академии. Откуда ж у него доступ к запасникам Эрмитажа и Гохрана?
– А он врал с отчаяния.
– Он-то, может, и врал. Но отец его вранью не поверил бы. Ни за что. Слишком хорошо разбирался в людях, к тому же прекрасно знал «who is who» на имперском Олимпе.
– Ладно. Будем считать это первым черным шаром против новой версии. Неизвестная «птица» в нее не вписывается. Кстати, а ты не допускаешь мысли, что «птица» – сама по себе, а номенклатурный мальчик – сам?
– Допустить, конечно, можно. Но уж больно странное совпадение. Ладно. Давай дальше.
– Дальше, собственно, близится финал. Наблюдая за страданиями любимой девушки, кремлевский отпрыск готов решить вопрос любой ценой. Долго шляется под окнами вашей квартиры, понимает в конце концов, что одному не справиться. Где-то – это, конечно, вопрос, где и как, – однако ж находит сообщников. Настоящих уголовников. Выступая, таким образом, в качестве наводчика. За труды просит только портрет. И получает его, как известно. Остальное кануло вместе с двумя громилами. Все. Финал. То есть не все, конечно, – угроза разоблачения, еще страшней, надо думать, гнев родителя. Нервишки сдали, заперся, застрелился. Теперь – все.
– Однако опять же все – на момент убийства родителей. А дальше?
– Дальше… Щербаковы, понятное дело, затаились.
Вернуть портрет – оказаться замешанными в истории с убийством и грабежом. Невозможно. Тут умирает больная мать – если помнишь, она скончалась тоже в 1978-м – похороны, всем не до портрета. Потом проходит время и как-то все забывается. Живут тихо, как мыши, два одиноких напуганных человека. Галина Сергеевна даже замуж ни разу не сходила – это, к слову, в подтверждение моей версии о любви. Потом умирает генерал. Потом она узнает, что больна.
Тогда-то, возможно, – прости уж за банальность! – заговорила совесть. Перед вечностью, надо думать, все видится иначе. Да и чего ей теперь бояться? Словом, она решает возвратить тебе портрет. И возвращает. Но тут…
– Туг у тебя, любимая, возникает солидная неувязка. Потому что, с одной стороны, выходит, что у Галины Сергеевны заговорила совесть и она отдала портрет.
С другой же – ей зачем-то потребовался липовый дневник, в котором она утверждает, что я буквально вырвал картину из ее слабых рук. Совратил старушку.
– Постой. Помнишь, Вишневский говорил, что дневник, возможно, писался для кого-то.
– Понятное дело. Для бравых ребят с Петровки.
Чтобы наверняка знали, кого брать.
– Глупость. Выходит, она знала, что ее убьют… Нет, не для ребят с Петровки – для сообщника или обоих сообщников того мальчика. Не могу предположить, почему и как, но они каким-то образом выяснили, где портрет, и решили его заполучить.
– Через двадцать лет?
– Ну и что? Может, у них обстоятельства какие-то неотложные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89