Здесь следует, видимо, отдать должное выдержке и терпению Всеволода Серафимовича, тем паче что лет ему было еще очень мало – немногим за двадцать, а в этом возрасте люди, как правило, горячи и нетерпеливы. Особенно если уверены в своей правоте.
Всеволод был уверен, однако ж только к концу третьего курса решился наконец открыть человечеству свою тайну. И, надо сказать, подготовился к этому событию основательно.
Курсовая работа вполне «тянула» на приличную монографию. Посвящалась она, разумеется, творчеству Ивана Крапивина. И в частности, подлинной истории лучшего крапивинского портрета – «Душеньки».
Истории – а не легенде, что, собственно, и вознамерился доказать Непомнящий. И почти доказал – перелопатив бездну всяких документов, копаясь в архивной пыли до помутнения рассудка.
Но история – историей.
Несокрушимый аргумент молодого исследователя, бесценный – как полагал – дар в сокровищницу русской живописи ждал своего часа в чемодане, под узкой продавленной койкой в студенческом общежитии. Небольшой женский портрет, волей судьбы оказавшийся в солдатском чемодане рядового Непомнящего, был – по его глубокому убеждению – именно тем крапивинским шедевром, существование которого пессимисты отрицали, оптимисты – признавали, но считали утраченным безвозвратно.
С этим шел студент Непомнящий на защиту курсовой работы, полагая, что через пару часов она станет много большим.
Он был честолюбив на все свои двадцать с лишком.
И… потерпел сокрушительное поражение.
То есть курсовая прошла «на ура».
«Блистательная версия, молодой человек, хотя не бесспорная – но в любом случае прекрасная основа для серьезного научного исследования!»
«Для истории слишком романтично, больше для мелодрамы. Но – почему нет? Дерзайте!»
И далее в том же духе.
«Душеньке» повезло значительно меньше. Случилось худшее из всего, что может произойти с полотном великого мастера, разумеется, кроме физического уничтожения, – авторство не признали.
Конечно, Непомнящий не намерен был сдаваться.
Последовало множество экспертиз, и разные, самые признанные в ту пору специалисты в один голос отмечали высочайший художественный уровень работы.
Значительно выше, чем в работах Крапивина! – таков был главный аргумент.
При том признавали вроде «наличие некоторых характерных для Крапивина приемов письма» и даже «вполне крапивинскую манеру в целом».
"Но – внутренняя экспрессия образа в гармонии с абсолютной внешней статикой! Нет, увольте!
Какой, право слово, Крапивин?! Это живопись совсем другого уровня! Улыбка, которую замечаешь не сразу, но сразу чувствуешь. Леонардо! Да, да, это сопоставимо…"
Потом начался поиск «достойного» автора.
И очередная серия пристрастных, скрупулезных исследований.
Аргунов, Кипренский, Рокотов…
Эксперты сокрушенно качали головами – и разводили руками, Не смогли!
На светлом лике Душеньки отчетливо проступила тень позорного клейма.
«Н/х» – творение неизвестного художника, вещь, по определению, второсортная, независимо от подлинной ценности. Так уж заведено в советском искусствоведении.
Место «н/х» – в лучшем случае в музейном хранилище. Хотя какой он, к черту, лучший, этот случай?!
В хранилищах сырость, и плесень, и холод зимой, а летом – жара и сушь, и крысы величиной с котов, и коты, которые известным образом обживают свою территорию.
Впрочем, заточение в хранилище «Душеньке» не грозило – по крайней мере серьезных попыток изъять полотно у Непомнящего никто не предпринимал.
Интересовались, конечно, в разных инстанциях: откуда взялась непонятная картина?
Всеволод Серафимович отвечал заученно: «Трофейная, с фронта», – и было достаточно.
Тогда много разных вещей оказалось в стране и особенно в столице.
Трофейных.
Разобраться с каждой – у разных структур руки были коротки.
А в некоторых случаях, пожалуй, что и нос не дорос.
Чего уж цепляться к бедному студенту?
Осталась «Душенька» в чемодане.
Много позже, когда Всеволод Серафимович был уже известен и даже знаменит, он снова вернулся к этой теме. Снова были экспертизы и ученые споры – разумеется, совершенно в ином ключе, чем когда-то. Но, по сути, все осталось по-прежнему.
Просвещенная общественность, вслед за высоколобыми специалистами, отказалась признать кисть Ивана Крапивина. Хотя снова – и с гораздо большей помпой – пропела славу безымянному живописцу, создавшему шедевр.
В итоге Всеволод Серафимович на общественность плюнул – разумеется, гипотетически, – водрузил «Душеньку» в своем доме на самое почетное место и вдобавок велел прикрепить к массивному багету бронзовую табличку с именем Ивана Кравпивина.
Чтоб знали.

И выходит – знали.
В то роковое воскресенье убийцы забрали «Душеньку».
Портрет исчез вместе с другими крапивинскими и прочими работами, однако в официальный список похищенного, составленный и разосланный, как полагается в таких случаях, включен не был.
На картину не было атрибуции – документа, подтверждающего художественную и историческую ценность произведения.
Тогда никто не обратил на это внимания.


Часть вторая
Москва, 3 ноября 2002г., воскресенье, 11.15

Он и теперь улыбался, снова и снова возвращаясь мысленно к давешнему разговору, глубокому и непростому, каким бывает хорошее французское вино. И уж если приходится оно кстати – повезло, вечер удался. А вечер действительно удался.
Потому и пребывал теперь Игорь Всеволодович в прекрасном расположении духа. Так, улыбаясь, подъезжал к дому.
Предусмотрительно расчищенная дорожка вела к гаражу – автоматические двери бесшумно раздвинулись, освобождая проезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89