Игорь Всеволодович сконцентрировал внимание, вспоминая, как говорил Морозов, – и кажется, вспомнил.
Оставалось воспроизвести.
К тому же в голову пришла еще одна – недурственная на первый взгляд – идея. Возможно, на подходе была и другая, но именно в эту минуту Непомнящий понял, что действовать надо незамедлительно. Иначе вслед за идеями придут сомнения, а решительность уйдет.
«Все, – жестко сказал он себе, – две идеи – не одна идея. Вперед!»
И мягко нажал кнопку на хрупком корпусе рации.
Долю секунды было тихо – потом раздалось негромкое шипение. В этот момент Игорь Всеволодович начал громко, натужно кашлять – рация молчала, продолжая шипеть и потрескивать.
– Гость… – с трудом выдавил Непомнящий и снова зашелся совершенно чахоточным неуемным кашлем.
– Простите. Не понял, – после паузы отозвалась рация.
– Гость… уезжает… Что за дьявол? – Все было сказано по-прежнему сквозь мучительный приступ кашля, который якобы никак не мог преодолеть Андрей Морозов. Потому и чертыхался. Впрочем, охране до этого, как оказалось, не было никакого дела.
– Принято, – дисциплинированно отозвалась рация.
И отключилась.
Сработало!

Через десять минут Leksus не спеша подъехал к шлагбауму, который был уже предупредительно поднят.
Никто из охранников не вышел проводить гостя.
Но Игорь Всеволодович – не слишком-то и понимая зачем – энергично махнул рукой им из окна машины.
Надо полагать – на прощание.

Москва, год 1984-й


Горя, надо признать, не случалось даже поблизости.
Были, разумеется, мелкие неприятности.
Но и те без особых усилий, быстро и ловко ликвидировал неожиданно заматеревший Лемех.
Правда, радость или ж, на худой конец, легкое расслабляющее веселье стороной обходили Елизаветину душу.
Зато незаметно, тихой сапой просочилась в нее, расползлась, заполняя собой все пространство, скука.
Еще не тоска.
Однако из разных заслуживающих доверия источников – хороших романов, историй чужих трагедий и прочего – Лиза знала: она не за горами. Потому что всегда приходит следом. Всюду вдвоем, неразлучные подруги – скука и тоска. Который уж век изводят людей.
Чувствовала Лиза – близко тоска, рядом затаилась, приглядывая из темноты за будущей жертвой омутными своими глазами – темными, бездонными и безжалостными.
Пока же безраздельно царила в душе скука. Так долго и неотвязно, что Лиза даже вывела некую формулу: «Скука наваливается вовсе не тогда, когда нечем заняться по-настоящему, скучно – когда ничего не хочется».
Ей и вправду ничего теперь не хотелось.
Совершенно – ничего.
Даже ребенка, о котором когда-то мечтала, потому что слишком ясно поняла однажды: это будет ребенок Лемеха. И с первых дней, да что там дней – минут появления на свет воспитывать, кормить, одевать et cetera… его будут так, как сочтет целесообразным Лемех. И она ничего не сможет с этим поделать.
Более того, еще находясь в ее утробе, он станет собственностью Лемеха, как, собственно, и она сама. Потому, еще не рожденный, он не будет принадлежать ей – только пребывать в ее теле.
Так теперь складывалась жизнь. Хотя жаловаться на нее было глупо, да и некому – кроме ребенка, которого Лиза теперь действительно не хотела, она могла получить все, что вдруг, мельком пожелала. Получить немедленно или – в зависимости от характера и сложности желания – через некоторое время.
Лемех не был жаден, скорее, напротив, любил шикануть и потрясти окружающих безграничностью! своих возможностей.
Жена в этом смысле была хорошей витриной.
Лиза даже не сомневалась – получит все, что захочет.
И возможно, потому – не хотела.
Выход, как ни странно, подсказал Лемех, обративший однажды внимание на апатию жены.
– Кислая ты, мать. Скучно живется, что ли?
– Скучно. – Лиза всегда говорила мужу правду, насколько бы неприятной та ни была. Так поступила и теперь.
– А ты начни что-нибудь собирать. Затянет моментально. И хозяйству опять же польза.
– Что собирать?
– Ну, не знаю. Почтовые марки – это, пожалуй, не по тебе. Каких-нибудь бабочек. Или экзотические растения. В сущности, если вдуматься, все люди по природе своей коллекционеры. Кто-то собирает и множит амурные связи. Кто-то – собственные благодеяния.
– А что собираешь ты?
– Я, матушка, принадлежу к одной из самых многочисленных популяций коллекционеров – я собираю деньги. Могла бы и догадаться. Чай, не дурочка.
– Так, может, и мне…
– Что такое?
– Примкнуть к вашей популяции?
– Ничего не выйдет. Популяция объединяется на генетическом или физиологическом – уж не знаю, как правильно, – уровне. Словом, мы с тобой разной крови. Понимаешь? Ничего у тебя на моем поприще не получится. И потом – зачем? Я в состоянии оплатить самую безумную твою блажь – собирай хоть Рембрандта. Или ретромобили.
– Рембрандта, говоришь?

Именно в эту минуту Лизе пришла в голову мысль об антиквариате.
Не потому, чтобы очень уж было интересно.
Гораздо прозаичнее – ей надоело бесконечно переделывать интерьерные экзерсисы модных дизайнеров. Поскольку же Лемех числил себя консерватором, экзерсисы совершались в основном на антикварной основе или посредством дорогих мебельных копий, в точности воспроизводящих стиль минувших веков.
Звериное чутье не подвело Лемеха.
Сначала Лизой двигало любопытство.
Позже пробудился настоящий интерес.
И наконец, случилось то, о чем, собственно, он и говорил – она втянулась.
Однако Лиза Лемех, вкупе со всеми прочими неоспоримыми достоинствами, обладала жадным, чрезвычайно пытливым умом. И если уж интересовалась чем-то всерьез – начинала с того, что изучала предмет досконально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89