Дым благовоний, приторно сладкий, густой, синеватый, плыл над свечами, колыхаясь и слоясь – от него у Ларисы кружилась голова и путались мысли.
Римма перебирала странные предметы, а Жорочка с Антоном благоговейно взирали на ее узкие руки в чешуе множества причудливых серебряных перстней, с ногтями, выкрашенными черным лаком. Ее лицо – сухое лицо моложавой дамы с ухоженной кожей, с тщательно уложенными волосами без седины – приобрело невесть почему жесткое, почти злое выражение. Лариса, ради которой, собственно, все и затевалось, сидела, обхватив руками плечи, борясь с болезненным желанием закурить и слушая обычный спор внутри собственной головы. Но если два ее «я» не могли договориться, что в данном случае делать умнее – уйти или остаться – то некая третья сущность, внутренний арбитр, уже давно принял решение. Лариса не двигалась и смотрела.
Римма отложила круглую пластинку темного металла, исписанную какими-то значками, похожими на греческие буквы, и спросила:
– Так значит, вы решили твердо, Лариса? Не видеть, не слышать – только письмо. Да? И пробовать не станете?
– Я не буду принимать наркотики, – сказала Лариса. – Значит, только письмо.
Римма бросила на нее короткий взгляд, в котором мелькнула тень презрения, и сделала Жорочке королевский знак рукой. Звякнули серебряные браслеты. Жорочка с не сходящей туповатой улыбочкой придвинул к ней планшет с листом плотной белой бумаги и длинное перо – птичье, иссиня-черное, очинённое на конце для письма. Вокруг наступила абсолютная тишина, будто посетители перестали не только переговариваться и шевелиться, но даже дышать. Хозяйка взяла перо и раскрыла бронзовую чернильницу, откинув крышку в виде безобразной химерьей головы. Что-то начало происходить. Лариса увидела, как ее лицо в клубах приторного дыма замерло и обессмыслилось, а глаза закатились так, что были видны лишь белки – как кусочки разбитой фаянсовой чашки.
Приход, прокомментировал голос диктора внутри разума Ларисы. То, что Римма нюхала, наконец, подействовало. Надо было все-таки уйти отсюда. Но в этот момент перо опустилось на бумагу с чуть слышным, но отвратительным скрипом. Лариса пронаблюдала, как из-под него появились две неровные строчки. Перо зацепилось за шероховатость бумаги, незаметную глазу, и брызнуло десятком крохотных клякс. Пламя свечи рядом с хозяйкой дернулось и погасло. Римма сморгнула. Ее лицо постепенно обрело нормальное для себя выражение – надменной неотмирной скуки, с двумя брезгливыми морщинками, идущими вниз от уголков накрашенных темной помадой губ.
Антон выхватил лист из планшета и протянул Ларисе.
– Его почерк?
Лариса посмотрела на бумагу. На неровные буквы, развалившиеся вкривь и вкось. Пожала плечами.
– Он пером никогда не писал. Непонятно. Похоже, не похоже… Не знаю.
На листе было написано: «Не вздумай подписывать. Она – дура. Я за тебя б…» – и россыпь кляксочек.
– Чушь какая-то, – пробормотала Лариса. – Кто – дура? Что – подписывать?
– Он за тебя беспокоится, – сказал Антон.
– Он бы так не сказал, – Лариса усмехнулась.
– Ну, значит – боится, – поправила Римма с ноткой досады.
– А так и тем более не сказал бы, – Лариса встала. – Никогда он ничего не боялся. Спасибо за потрясающе интересный вечер, Римма. Мне пора идти.
– Я провожу, – вскочил Антон.
Лариса только пожала плечами.
– В более удачную ночь вы могли бы увидеть более интересные вещи, – сказала Римма. Она выглядела усталой и раздраженной. – Сегодня, как мне кажется, вибрации тонкого мира не слишком благоприятны для потусторонних визитов, да и гость был…
– Ничего, ничего, – сказала Лариса. – Я насмотрелась. Извините, мне очень курить хочется.
И вышла из комнаты.
С той ночи прошло много времени; наступила зима, ударили необычные холода. Осенние глупости прочно забылись. Потом и зима пришла к повороту. Мутным вечером в конце февраля, у входа в метро, Лариса разговаривала со Светой, партнершей по работе.
Внимательный человек поразился бы, до чего девушки друг на друга похожи. Как близняшки.
Невнимательный бы этого не заметил.
Света, та, что говорила громко, встряхивая прекрасными белокурыми волосами, в пушистой кроличьей шубке, стянутой на тонкой талии, в высоких сапожках со стразовыми пряжками, в кожаных брюках, обтягивающих длинные ноги – была ярчайшая красотка. Кожа ее, цвета бархатного персика, матово мерцала под фонарем, а ресницы неимоверной длины останавливали полет снежинок, и на них бы собрался целый сугроб, если бы владелица ресниц все время ими не взмахивала. Маленькая ручка в замшевой перчатке сжимала прелестную сумочку на длинной блестящей цепочке.
Проходящие мужчины невольно замедляли шаг, чтобы посмотреть на нее. Заговорить и попытаться попросить телефон уже рискнул бы не всякий. Чтобы с надеждой на успех просить телефон у такой девушки, надо с шиком причалить к тротуару на огромном джипе, чтобы на переднем сиденье лежал ноутбук, а в кармане – бумажник, толщиной с кирпич. Но парочка юных гопников в спортивных куртейках все-таки присвистнула, фланируя мимо, за что им и был показан неприличный знак в американском стиле.
Лариса рассмеялась и поперхнулась сигаретным дымом. Ее прекрасные белокурые волосы были стянуты в хвост и засунуты под нелепую вязаную шапочку. Большой темно-серый пуховик с воротником из фальшивой норки скрывал фигуру, как паранджа. Длинные ноги таким же добродетельным образом скрывали широкие джинсы, а тяжелые сапоги на шнуровке наводили на мысль о спецназе на марше. Ее лицо, бледное нервное лицо с заметными тенями под глазами не было приведено косметикой в гламурный вид;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84