– Твой удел – одиночество! Твой удел – голод! Прочь от ее крови! Прочь от ее плоти! – кричала Римма, взмахами кисти превращая зеркало в гротескное подобие тюремной решетки. – Ты проклят! Луной, серебром, открытым огнем, текущей водой, заклятым клинком – закрываю ее от тебя! Исчезни, порождение Мрака, дитя Смерти!
Демон по ту сторону зеркала ударил ладонями по его поверхности, как по пуленепробиваемому стеклу. Его лицо исказила ярость. «Сука, сука!» – прочла Римма по его губам и накрест перечеркнула черным его рот.
– Ты проклят! – выплюнула она с мстительным удовольствием. Слова приходили сами собой, от них было горячо и весело, как от вина. – Ты – тень среди теней! Твоему телу тлеть, душе – вечно гореть! Пропади!
Зазеркалье медленно залил мрак. Теперь полосы туши были почти не видны на фоне пульсирующей темноты. Римма обернулась.
– Ты справилась, – прозвучал голос из сплошного сияния. – Девушка сейчас – вне опасности. Ты сделала все отлично.
И уже падая в реальность, в собственную уютную спальню, Римма подумала, что, пожалуй, в этом бесстрастном голосе иногда все-таки звучит улыбка…
Лариса шла по переходу метро.
Переход был не тот, в который ей приходилось спускаться по дороге на работу, но этот она тоже видела. Двадцать лет назад, пятнадцать лет назад. Эти грязные стены, облицованные желтой глянцевой плиткой, местами облупившейся и обнажившей лишаи штукатурки. Эти тусклые лампы дневного света. Этот серый, пропитанный пылью воздух.
То ли Лариса провалилась в прошлое, то ли в этом подземелье остановилось время.
Все вокруг было мертво – и искусственный свет, и стены, и грязный пол, и воздух – и земля ощутимо давила сверху на бетонные перекрытия. Лариса чувствовала себя похороненной заживо, но почему-то понимала, что надо идти дальше.
Вход к кассам и поездам был закрыт ажурными чугунными створами из прямых и полукруглых черных пластинок. Над запертыми воротами еле светилось лиловато-белое табло «Станция метро работает с 6.00 до 0.30». Лариса поняла, что на земле стоит самый глухой час ночи, но тут, под землей, это не имело значения.
Почти никакого.
Она побрела по тоннелю к выходу на другую улицу, и обнаружила, что выход тоже закрыт такими же, как и у станции, чугунными воротами. Сквозь решетку ворот Лариса увидела такой же длинный переход в желтых плитках и мутном свете, а в переходе – темную долговязую человеческую фигуру.
Человек тряхнул волосами, чиркнул зажигалкой и закурил. Мгновенная вспышка живого огня осветила бледное осунувшееся лицо.
– Ворон! – радостно закричала Лариса, подбегая к решетке и хватаясь за ее холодный металл. – Ворон, я тут! Ворон, милый!
Ворон, затягиваясь, поднял голову, рассеянно скользнув взглядом по решетке – и тут же Лариса с ужасом поняла, что он ее не видит и не слышит. Он смотрел на решетку, как смотрят на глухую стену, с досадой, переходящей в злость, и решетка была для него непроницаемой и непреодолимой преградой.
Лариса в отчаянии, ярости, ужасе затрясла створ, что было сил.
– Ворон! – крикнула так, что резануло грудь. – Забери меня отсюда!
Ворон стоял неподвижно. Он смотрел сквозь Ларису невидящим взглядом, в котором были злость и тоска. Лариса чувствовала, что это тоска по ней и злость на судьбу. Кричать было бесполезно.
Ворон бросил «бычок» и пошел прочь, по тоннелю, ведущему вниз, в густую тень. Лариса смотрела на его спину, на уныло опущенные плечи, на русую гриву на черной коже куртки – и у нее разрывалось сердце. Она знала, что за ее спиной – выход наружу, наверх.
На землю.
Оттуда, куда уходил Ворон, выхода не было.
Лариса проснулась в слезах. Подушка была мокрой насквозь. За окном голубело тихое утро, уже перерождающееся в день.
Сон был нестерпим. Лариса чувствовала настоятельную необходимость что-то делать, не имея ни малейшего представления, что именно. Голоса в ее голове устроили жестокий спор, отвергнувший посещение церкви и поход на кладбище, как заведомо проигрышные действия. Был выбран путь, квалифицированный внутренним арбитром, как последняя ступень морального падения, но на этом пути хоть что-то брезжилось.
Лариса несколько раз глубоко вдохнула, закурила и позвонила Антону.
– Ой, привет! – обрадовался он, определив абонента. – Как дела, Лар?
– Ничего, Тошечка, – с трудом проговорила Лариса. – У меня вот к тебе дело есть.
– Забежать? – спросил Антон готовно.
– Как хочешь. Тоша, ты можешь поговорить со своей Риммой, а? Насчет еще одного сеанса… ну как это? Связи с тонким миром, а? Пожалуйста! Я заплачу, если она попросит, пусть скажет, сколько это стоит…
– Без толку, – сказал Антон голосом, который Ларису озадачил.
– Почему? – спросила она удивленно. – Раньше она…
– Понимаешь, сейчас неблагоприятное время, – отрезал Антон. – Совсем неблагоприятное.
– Что, звезды Сад-ад-Забих… – начала Лариса, но осеклась из-за слишком какого-то укоризненного молчания в трубке. – Ладно, извини, – поправилась она. – Мне просто действительно очень нужно.
На том конце провода еще помолчали. Потом сказали неохотно:
– Я попробую… А что, ты плохо себя чувствуешь? – добавили, видимо, спохватившись.
– Да! – закричала Лариса. – Душа болит у меня! Вы же все хвастаетесь, что помогаете, так помогите мне! Я надеюсь на тебя!
– Ладно, – сказал Антон, и Лариса расслышала нотку снисходительного самодовольства. – Я перезвоню. Пока.
– Пока.
Лариса с удовольствием повесила трубку. Ей снова хотелось плакать, но больше ей хотелось разбить кулаком кофейную чашку, чтобы в руку врезались осколки фарфора. Сил не было, совсем не было, только безнадежная, давящая, тупая тяжесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84