А коли человек претендует на дорогое, то наверняка понимает: придется платить по крутому тарифу.
— Не потянешь, мужик. Не твой фасон.
— Может, здесь у вас по талонам?
— А хватит наличных?
— Если покажет сертификат качества.
— Покажет. — Шнобель открыл зубы в улыбке. — В законе. — Он посмотрел на Надежду. — Птаха, верно я говорю?
Та промолчала, должно быть уже не радуясь, что позвала подмогу. Надо было самой отшить, а теперь за торгом уже наблюдает публика.
— Скольки?
— Триста, и тащи ее куда хочешь.
— Сдурели?! За такую цену я двух баб арендую.
— Брось! Проституток найдешь. А такую вряд ли.
— Это почему?
— Она у нас мастер по гребле международного класса. Любые мечты, любые желания. Сто семь позиций. Двадцать четыре удовольствия. Тибет, минет, сонет…
Шнобель говорил, а сам с ухмылкой глядел на женщину. Было видно, что он ни во что ее не ставит и ему наплевать, какие чувства у кого вызывают его рассуждения. Ни продавец, ни покупатель, вслух обсуждая достоинства и недостатки продаваемой вещи, не обязаны заботиться о том, нравятся или нет их слова самому товару, даже если он живой и мыслящий.
Мишин ушел бы от подобного разговора, но он происходил на виду у Надежды, и ему хотелось уязвить ее как можно сильнее. Судя по всему, это удавалось.
— Ладно, беру.
Шнобель взглянул на Надежду и улыбнулся поощряюще: если фраер согласится, придется ей раскрывать кошелку. Рынок знает одно: достойную цену.
— Ты понял — триста.
— Забито, я сказал. — Мишин выпятил нижнюю губу и небрежно сплюнул. — Мать, поскакаем.
Шнобель, безмолвно обращаясь к Надежде, вскинул брови и развел руками: мол, ничего не поделаешь, кисонька, надо работать. Все куплено, оплачено, значит, положено обслужить.
На Покровку, где Надежда держала свою вторую квартиру, они доехали на ее темно-красной «Шкоде-Фелиции».
Поднялись на лифте на седьмой этаж. Она пропустила его в квартиру, вошла за ним. Закрыла дверь.
Он обернулся, схватил ее и потащил в комнату. Она была готова ко всякому и не испугалась. Знала — возбужденная кровь у возжелавшего женщину мужика отливает в низ живота и недостаток кислорода в мозгах туманит ему сознание. В таких случаях верх над всем берут бредовые фантазии, и ее дело подыграть клиенту, помочь ему побыстрее закипеть и паром выйти в свисток.
Надежда яростно сопротивлялась, билась в его крепких руках, бормотала проклятия, просила ее оставить. А он горел огнем, дрожал от напряжения. Его душили злость на нее и торжество отмщения. Эта сука в его руках, он волен растоптать ее, унизить…
Мишин доволок ее до постели. Они упали. Все сплелось, смешалось в чувствах и действиях. Его влекло к цели желание, становившееся все более нестерпимым. Ее к тому же самому направляли холодный расчет и опыт. Ни на мгновенье она не позволяла чувствам овладеть собой. Настоящий профессионализм чувств не допускает.
Он добился своего. Он взял ее силой, сломив сопротивление. Она его не хотела, боролась, отбрыкивалась, но, судя по всему, он заставил ее воспламениться и сгореть вместе с ним со слезами и стонами.
Он даже не думал, что женщина, которая так вела себя в постели — металась, тяжело дышала, вскрикивала, — все время оставалась безразличной к происходившему между ними.
Потом он приходил в себя. Надежда принесла ему выпить. Он лежал, переживая свою победу и не зная, зачем она ему была нужна.
Надежда с любопытством и в то же время очень осторожно тронула шрам на его спине.
— Ты воевал? — Не услышав ответа, добавила: — Бедненький…
Его до боли задело это слово. Только в далеком детстве, да и то всего несколько раз, «бедненьким» Сергея называла мать. Он хорошо запомнил это, потому что дело было связано с большой несправедливостью и обидой.
У отца однажды пропала зажигалка. Трудно сказать — с бодуна или по какой другой причине, тот вбил себе в голову, что пропажа могла стать делом рук сына. Отец, вспыльчивый, драчливый, легко заводился, раскручивался и становился скор на расправу. Часто такое его до добра не доводило, и те, на кого он бросался, оказывались ловчее, ухватистее и главное — сильнее. В таких случаях отец возвращался домой с фингалами под глазами, с опухшим носом, в рубахе, измазанной кровью, но уроки не шли ему впрок, и он начинал махать кулаками до того, как подумал — стоит ли это делать.
С сыном расправы опасностью возмездия не грозили, и отец шел на них без колебаний.
Он схватил Сергея за руку, положил его ладонь на стол, прижал и большой деревянной ложкой начал лупить по пальцам. Он бил и приговаривал:
— Это твоим поганым рукам! Чёб не воровали! Чёб не воровали!
Сергей орал не столько от боли — ее бы он постарался стерпеть, — а от горькой обиды. Лупили-то его ни за что. Потом он забился в угол и плакал. Именно тогда мать подошла, села рядом и стала гладить опухшие пальцы.
— Бедненький ты мой! Бедненький…
Зажигалка нашлась на другой день. Отец забыл ее на работе. Но себя виноватым он не почувствовал. Лишь посмеялся случившемуся и сказал сыну назидательно:
— А ты никогда не воруй.
Обида осталась на всю жизнь горькой незаживающей царапиной и засаднила, едва Надежда задела отболевшее.
Не найдясь, что ответить, Мишин промолчал. Надежда приняла это как признание правильности ее догадки и поцеловала его нежно и легко.
— Все вы мужики такие…
— Какие?
Он дернулся, готовый взъяриться, рассвирепеть.
— Неприкаянные. Тебе надо жениться.
— Ты что?!
Она не придала его возражению никакого значения.
— Надо найти хорошую бабу…
— Хорошо, ты пойдешь за меня?
Надежда расхохоталась.
— Я что, дура?
Мишин застыл, не зная, как среагировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111