– Прямо по носу земля!
– Слава тебе господи! – дружным хором отозвались моряки, преклонив колени.
– Должно быть, Канары, – сказал штурман, вглядываясь в причудливые гирлянды дрожащих огоньков на горизонте.
С головной каравеллы передали: «Стать в виду гавани; к берегу не приставать».
Суда исполнили приказ и замерли на якорях на расстоянии в два аркебузных выстрела от Тенерифе.
Экипажам выдали двойную порцию мяса и вина.
– А я-то не мог понять, с чего это он так расщедрился, – пригубив и сплюнув, проворчал Веласко, – чистый уксус.
Незадолго до полуночи первоначальная веселость вдруг сменилась у всех вялой истомой. На корме кто-то стал перебирать струны лютни, и с адмиральской каравеллы ему ответила другая; начался их нежный, кроткий и степенный разговор. Над водой полетел звучный и печальный голос певца. Филипп не мог понять, на каком языке он пел – не то по-французски, не то по-испански.
– Это лангедокское наречие, – объяснил ему Рондон, – на нем говорят в Провансе. Меня выучил ему коннетабль Бурбон, который хотел стать королем всей Южной Франции.
Кем утрачена нить
Путеводная долга,
Тот не знает, как долго
И куда ему плыть.
Нить же эта
Вплетена в песнопенье. Кто ищет ответа,
Тот прислушайся к песне и пой,
И увидится путь, и у каждого свой.
Невыразимо печальный напев продолжал звучать. Мурсия вполголоса переводил:
– Речь идет о том, что праведники скоро воскреснут, а язычников настигнет кара…
– Подождите! – прервал его Гуттен. – Ему отвечают! Другой голос, столь же печальный, запел о жестоких владыках, о покинутых очагах, об огне…
– Это стариннейший рыцарский романс, – объяснил Мурсия, – его исполняли когда-то трубадуры.
Невидимый певец, находившийся на адмиральской каравелле, начал другую песню – в ней слышалось воинственное упоение.
– Да помолчите хоть минутку, Мурсия! Дайте послушать!
Погиб Монфор,
И с этих пор
В Тулузе гулянье,
И ликованье,
И процветанье.
Погиб Монфор.
И с этих пор
Искуплен былой позор.
Больше часа продолжалась эта перекличка, и к полуночи голоса и звон лютней стихли, но через несколько минут снова послышался перебор струн, игравших ту же мелодию, что и в самом начале, а с каравеллы Филиппа донесся ответ. Потом у самого борта громко плеснула вода, и тотчас безмятежность ночи сменилась тревожной суетой.
– Эй, Педро! Педро, где ты? – закричал кто-то.
– Человек за бортом! – грянул во тьме голос Спиры. – Шлюпки на воду! Отыскать его!
Четыре шлюпки, освещая темную гладь моря зажженными факелами, закружились на месте. Гуттен. напрягая зрение, глядел вниз.
– Вот уж подлинно: как в воду канул. Никаких следов! – крикнул Гольденфинген.
– Да куда же он мог деваться? – в недоумении спросил Гуттен.
– Дон Филипп! – окликнули его с борта адмиральского корабля. – Поднимитесь ко мне!
– Сейчас! – ответил Филипп и по шторм-трапу соскользнул за борт.
На каравелле Спиры царила сумятица: несчастный Педро упал в воду не по несчастной случайности, но желая покончить с собой.
– Это он играл на лютне, – шепнул кто-то на ухо Филиппу.
– Вот ведь странность: он никогда особенно не томился и не грустил…
– Скорей наоборот: сегодня он был особенно весел и впервые за все это время взялся за свою лютню. Никто и помыслить не мог о том, что у него на уме такое. Зачем понадобилось сводить счеты с жизнью нашему Педро?
Хорхе Спира был вне себя.
– Кто пел на вашем корабле? – спросил он Гуттена.
– Понятия не имею. По правде говоря, я не интересовался этим.
– Прикажите разыскать и немедля доставить ко мне!
Хуан де Себальос, посланный Спирой, вернулся и доложил:
– Никто не знает! Кого я ни спрашивал, никто не может дать ответ!
В пляшущем свете факелов изуродованная щека Спиры выглядела особенно зловеще. Гневно он повернулся к Филиппу:
– Сколько человек из команды умеют играть на лютне?
– По крайней мере половина…– растерянно отвечал тот.
– Ну хорошо…– прошипел капитан-генерал, – завтра утром, до выхода в море, вы доложите мне, у кого из ваших людей ухо без мочки!
– Что? – переспросил вовсе сбитый с толку Филипп.
– Я желаю, чтобы вы лично удостоверились, есть ли среди ваших людей такой, у кого ухо со сросшейся мочкой и кто из-за этой особенности не может носить серьгу!
Гуттен в полнейшем недоумении вернулся на свой корабль.
На рассвете его люди сошли на берег: Гуттен поручил им разузнать, не заходила ли в порт Тенерифе каравелла Федермана.
Ее исчезновение вселило в его душу самые мрачные предчувствия. На пирсе к нему подошел Спира:
– Ну, дон Филипп, есть ли у вас на судне люди без мочек?
– Есть! – ответил Гуттен в полнейшей растерянности. – Таких нашлось сорок семь человек.
– Проклятье! – зарычал Спира и решительным шагом направился в город.
– Нет, ваша милость, такое судно, как вы описываете, к нам не заходило, – сказал ему алькальд. – А миновать нас никак невозможно. Если бы он пристал к любому из составляющих наш архипелаг островов, мне тотчас бы донесли. Вот сводка, полученная три дня назад: о корабле вашего товарища там нет ни слова. Совершенно ясно, что он затонул.
Теперь, когда гибель Федермана была представлена ему со всей непреложностью, глубокая скорбь овладела Филиппом.
– Бедный Клаус! Я и представить не мог, какая судьба ему выпадет!
– Пути господни неисповедимы, – заметил Спира. – Завтра отслужим еще одну мессу за упокой его души.
– Господа! – обратился к ним, вынырнув откуда-то, Мурсия де Рондон. – Мы можем легко пополнить нашу экспедицию и набрать две сотни человек взамен тех, кто оказался так суеверен и сбежал в Санлукаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123