Маспарро обмелел едва ли не на половину.
– Послушайтесь моего совета, сеньор губернатор, – твердил свое Лопе. – Переберемся на островок, пока совсем не стемнело. Я нутром чую смертельную опасность. Здесь, на склоне, нам не выстоять.
– Мне тоже не по вкусу пришлись ужимки этого шарлатана, – ответил Спира, – да и зубы у наших благодетелей чересчур остры. Я слышал, что карибы – бесстрашные воины и большие любители человечины… Свернуть лагерь!
Перебраться успели до наступления ночи. Над затопленной равниной взошла луна. Гуттен уже погрузился в сон, когда истошный крик, раздавшийся неподалеку, заставил его вскочить. На земле корчился в предсмертных муках солдат с разорванной глоткой, а рядом издыхал ягуар, подстреленный Себальосом.
– Тебе бы предсказателем стать, друг мой Лопе! – крикнул Перес де ла Муэла. – Нутром чуешь опасность, только не оттуда, откуда надо.
– Поди ты к черту, – сердито огрызнулся тот.
На следующий день вода схлынула еще больше, из-под нее выступили все мало-мальски заметные пригорки и возвышенности, и вокруг лагеря образовался порядочный кусок суши.
– Скоро можно будет двигаться дальше, – объявил Спира.
– Поглядите-ка, сударь! – Гуттен показал ему на север. – Кто-то скачет к нам. Кажется, это Веласко. Быстро же он обернулся в Акаригуа и обратно.
– Наши уже выступили, – доложил Веласко. – Они в половине дневного перехода от вас. Очень много хворых…
– Итак, все в порядке! – обрадовался Спира. – Через два-три дня пойдем дальше!
– Рано радуетесь, ваша милость! – горько усмехнулся Лопе. – Поглядите-ка вон туда.
Острый клин плоскогорья, тянувшегося до самого горизонта, был заполнен индейцами в боевых уборах из перьев – они кричали и трубили в раковины, вздымали копья, размахивали палицами.
– Тысячи две будет, – прикинул Филипп.
– Это же ваши милосердные спасители, мирные рыбари, – съязвил Монтальво, – но теперь они приготовили нам другие гостинцы.
– Карибы, – с тревогой вымолвил Эстебан Мартин. – Этого я и боялся.
– Чего же мы ждем? – нетерпеливо спросил Филипп. – Нужно упредить их, покуда они не ринулись на нас сверху.
Теперь был отчетливо слышен боевой клич индейцев, видны их раскрашенные лица.
– Вон тот негодяй касик, что приплывал к нам, – показал Лопе.
Пехотинцы выстроились в две шеренги и вскинули аркебузы, а кавалеристы на полном скаку, отрубая головы, отсекая руки, пронзая тела, врезались в нестройную орду карибов. Но те были столь многочисленны и неустрашимы, что не дрогнули перед этим натиском и отважно отбивались, обрушивая смертельные удары палиц. Уже пятерым собакам разнесли череп.
– Пора возвращаться, капитан! – крикнул Гуттен Монтальво, разрубив голову воину-карибу.
– А зачем? Уж не испугались ли вы этих мирных рыбарей?
– Назад! Отходим! – скомандовал Гуттен, не ответив ему.
Всадники поворотили коней, но юный касик успел подскочить к Монтальво и ударом дубины сшиб его наземь. Испанцы мчались без оглядки и не заметили, что капитан их попал в беду. Один только Гуттен, проскакав шагов двести, заподозрил неладное, обернулся, увидел, что спешенный Лопе отмахивается мечом от наседающих на него индейцев, и кинулся ему на выручку. Он проложил себе и ему дорогу к двойной шеренге пехотинцев. Карибы, однако, не отступили, а перестроились и с новым пылом бросились вперед. Грянул залп, и воздух огласился воплями боли, ужаса и изумления. Началось беспорядочное бегство. Кавалеристы и еще уцелевшие псы, довершая разгром, долго преследовали врага.
Юный касик пал от меча Гуттена. Колдуна разорвали собаки.
Через некоторое время пристыженный Монтальво, пересилив себя, подошел к Филиппу.
– Я обязан вам жизнью, – проговорил он с торжественной значительностью.
– Какие пустяки, – начал было Гуттен, но Лопе сердито перебил его:
– Для меня это не пустяки.
– Полноте, капитан. На моем месте вы поступили бы так же.
– Вы уверены? – мрачно спросил Лопе. – Напрасно… Впрочем, теперь все будет по-другому.
В тот же день пришел остаток отряда из Акаригуа во главе с Вильегасом, который совсем ослабел от лихорадки, и Дамианом де Барриосом, страдавшим от нагноившейся раны. Еще не оправившиеся от болезней, измученные люди едва передвигали ноги.
– Двадцать два человека в жару и бреду переселились в лучший мир, – сообщил Гольденфинген. – Остальные еле-еле доковыляли.
– У нас дела обстоят не лучше, – отвечал Спира. – Боюсь, что в этих широтах белому человеку не выжить.
– Хуже всего то, что мы лишились девяти лошадей, – сказал Санчо де Мурга. – Две утонули при переправе, одну сожрали кайманы, еще одну утащило течением.
– Ну а остальные? – с беспокойством спросил Спира.
– А остальные пали в первый же день, причем так, словно кто-то невидимый оглоушил их дубиной. И последняя собака издохла.
– Проклятье! – воскликнул губернатор. – Из двадцати псов осталось только четыре.
Наступил ноябрь; яркая зелень равнины радовала взор. Дичь не переводилась, охота неизменно бывала удачна: испанцам удалось подстрелить восемь оленей, а индеец Лионсио со своими товарищами добыл дюжину больших моллюсков и шесть черепах.
– Завтра утром мы выступаем, – объявил Спира.
– Ваша милость! У нас восемьдесят недужных, и из них тридцать так плохи, что и на ноги-то встать не могут! – воскликнул лекарь.
– Пусть так; мы должны уйти отсюда. Самый воздух этой долины кажется мне губительней всего, что выпадало нам на долю до сих пор.
Третьего ноября экспедиция выступила в поход: сто человек шагали, пошатываясь от слабости, а тридцать больных пришлось, как кули, взвалить на лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123