Я всем сердцем полюбил этот край, который есть не что иное, как продолжение Испании, полюбил так, словно родился и возрос тут. Я и не думаю о возвращении, хотя живу в Саламанке и по происхождению ничуть не ниже вас. Не только время, но и пространство все изменило вот здесь, – и он яростно ткнул себя в грудь.
– Не понимаю вас, капитан Монтальво.
– Не понимаете и вовеки не поймете. Это и ваша беда, и наше несчастье.
С этими словами Лопе встал и исчез во мраке ночи, а сбитый с толку Филипп отправился к капеллану. Луна – в точности так было и в Борбурате – казалась ему похожей на потайной фонарь, из узких щелей которого лился кровавый свет. Падре Тудела поспешил к нему навстречу.
– Как вам эта луна, падре? – таинственно понизив голос, спросил у него Филипп.
– А что такое? Полная луна…
– Нет, это не просто полная луна: это небесное знамение.
Священник пожал плечами, а Филипп, дрожа всем телом, продолжал:
– Разве вы не видите, как она отливает кроваво-красным, угрожая и предвещая беду? Поглядите-ка на ее кудрявую бороду… Все это – знак опасности, нависшей над нами… Это – луна доктора Фауста.
– Сказать по совести, – сонно отвечал священник, – не вижу ни бороды, ни крови.
– Да взгляните же на этот багряный ореол!
– Полноте, дон Филипп, – снисходительно молвил священник, – что за мысли приходят вам в голову! Луна как луна. Может, не такая бледная, как всегда, может, чуть розовая. Но насчет багрянца вы преувеличиваете. Чего вы так встревожились? Самая обычная луна.
Филипп, изнемогший от всего этого, растянулся в своем гамаке. Мысли мешались в его отуманенной голове. Бежать! Перелететь через океан на помеле доктора Торреальбы! Вернуться домой! Найти защиту под отчим кровом. Навсегда отказаться от мечты о Доме Солнца! Кваканье лягушек, журчанье ближнего ручейка убаюкали Филиппа. Кровавый свет луны бил ему прямо в лицо.
С вершины холма, перепрыгивая через лужи, спустилась индеанка Амапари, склонилась над спящим Филиппом и поцеловала его. В десяти шагах от нее невидимый во тьме Лопе де Монтальво схватился за кинжал.
21. БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ
Около полудня в лагерь вихрем примчался всадник, крича во все горло:
– Дон Хорхе Спира умер!
Гуттен, переменившись в лице, бросился к нему.
– Умер при выходе из Коро, – задыхаясь, стал рассказывать гонец. – Дело было шестого июня. Доконала его перемежающаяся лихорадка.
Филипп был ошеломлен и скорбным известием, и предчувствием важных перемен. Надменному и жестокосердному рыцарю с разрубленной скулой нашлось место в сердце Филиппа, а Спира неизменно относился к нему с уважением и считался как с равным себе. Теперь экспедиция обезглавлена. Даже те, кто ненавидел покойного губернатора, пребывали в растерянности и страхе.
– Отчего ж ты принес мне весть о кончине губернатора с опозданием в семьдесят дней? – упрекнул Филипп гонца.
– Все прямо ошалели, – начал оправдываться тот, – никто не знал, что делать. Сейчас обязанности наместника взял на себя епископ дон Родриго Бастидас.
Гуттен, чуть поколебавшись, направился к своему коню.
– Я немедля еду в Коро, – объявил он. – Вы, Санчо Брисеньо, и вы, Дамиан де Барриос, будете сопровождать меня.
Потом, сурово поглядев на Лопе, сказал:
– Вас, капитан Монтальво, оставляю своим заместителем. До моего возвращения отвечать за все будете вы.
– Но, сударь…– начал было тот, однако Филипп прервал его:
– Я буду постоянно сноситься с вами, – и бросил коня в галоп.
В Коро он прежде всего посетил епископа.
– По моему разумению, сам сатана явился за Спирой, – принялся рассказывать Бастидас, – чтобы самолично уволочь его в преисподнюю. Те, кто присутствовал при последних его минутах, говорят, что в предсмертных судорогах он чуть не вывихнул руку одному из державших его. Тело же, едва успев остыть, начало темнеть, пока не стало напоминать хорошенько прокопченную и к тому же залежавшуюся ветчину, – вот что сотворила с беднягой лихорадка. В бреду он все просил прощения у некой Берты, которую отправил на костер.
– Матерь Божья Зодденхеймская! – вырвалось у Филиппа.
Епископ, заметив, как он побледнел, сказал:
– Оставим эту печальную тему. Займемся другими делами. У меня для вас два письма – кажется, из Германии.
Одно было от Даниэля Штевара, другое – от Морица.
Штевар извещал его о том, что «в первых числах января испустил дух наш друг доктор Иоганн Фауст. Меня известил об этом граф Циммер – помнишь ли ты его? – в гостях у которого мы свели знакомство и подружились. Фауст умер в окрестностях его замка, и граф принял на себя заботы и расходы по его погребению».
Филипп тяжело вздохнул и развернул письмо от брата.
Пробежав глазами первые строчки, он замер от страшной душевной боли. Мориц сообщал ему о смерти их отца.
– Что случилось, Филипп? – обеспокоился Бастидас, заметив его состояние, но Филипп, не в силах вымолвить ни звука, только взмахнул рукой и хрипло, надсадно зарыдал.
Больше часа хлопотал над ним епископ, бормоча какие-то утешительные слова и отпаивая с ложечки сладким вином.
Филипп, придя наконец в себя, смущенно улыбнулся и изложил епископу те новые беды и злосчастья, которые последуют за смертью Спиры.
– Все очень туманно, – отвечал Бастидас, – но я рад тому, что негодяй приказал долго жить.
Филипп силился понять его и не мог. Внезапно он стал беспокойно отыскивать что-то глазами.
– А где мои карлики? Где Перико и Магдалена?
– В Испании.
– В Испании? – переспросил пораженный Филипп. – Но… что они там делают?
– Разве вы не знаете?
– Понятия не имею.
– Но ведь вы сами оставили их Спире, с тем чтобы он отослал пигмеев в подарок государю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123