Оставив плащ и цилиндр на конторке возле двери, Лоренс отправился посмотреть комнаты за кухней.
Мария взглянула на Филиппа, который не сдвинулся со своего места возле двери.
– Ты ведь стоишь не у ворот ада, – чуть насмешливо сказала она. – Входи, ничего с тобой не случится. Я все-таки не дьявол.
– Ты в этом уверена? – пробормотал он, пересек комнату и остановился на том месте, где только что стоял его брат. – Ты не раз давала мне повод усомниться в этом.
– Чего вы боитесь, милорд? – спросила она. – Как я уже сказала, это не ад. Никаких злых козней против твоего брата я не затеваю, у меня нет намерения ввести его во грех, искусив деликатесами с моей кухни.
Он кивком головы указал на бисквитные пирожные:
– Этими, пожалуй, не соблазнишь. Но ведь есть другие способы.
Она вдруг насторожилась. В его голосе ей почудилась мягкая нотка, которая ее удивила, потому что она никогда прежде ее не замечала. Но возможно, это ей только показалось. В его взгляде никакой нежности не было. В его синих глубинах было предостережение, гнев и что-то еще, чего она не могла распознать. Она отвела взгляд в сторону.
– Ты говоришь глупости, – насмешливо сказала она. – Не понимаю, почему ты упорно продолжаешь обвинять меня в том, что произошло много лет назад? – Она наклонилась и выбросила испорченные бисквиты в мусорное ведро. – Я не собиралась похищать твоего брата и под дулом пистолета тащить его в Гретна-Грин.
За дверью послышались шаги что-то насвистывавшего Лоренса, и они прервали дальнейшее обсуждение этого вопроса.
– Если ты закончил обследование, Лоренс, идем домой. Уже очень поздно, – сказал Филипп и повернулся, собираясь уходить.
– Зачем торопиться? – сказала она, и, услышав ее бодрый голосок, он остановился. – Мне еще нужно навести здесь порядок, так что я еще по крайней мере полчаса пробуду здесь. Не хотите ли чашечку чая? – Не дожидаясь ответа, она подошла к ближайшему шкафу и достала чайник.
– Совсем как в старые времена, а? – сказал Лоренс старшему брату, пока Мария наполняла чайник горячей водой из бойлера и заваривала чай. – Помнишь, когда мы были мальчишками, мы никогда не хотели пить чай в детской? И всегда настаивали на том, чтобы пить чай в кухне? Старого Сандерса это доводило до белого каления. «Джентльмены не пьют чай в кухне, словно мальчишки-рассыльные!» – говорил он. Помнишь?
– Помню, – резко ответил Филипп.
Она поставила на поднос чашки, блюдца, сахарницу, принесла с ледника молоко.
– Я тоже помню эти дни, – сказала она, возвращаясь к рабочему столу. – Вы оба всегда хотели сидеть в углу кухни у кладовой, – продолжала она, наливая чай всем троим.
– Конечно, это для того, чтобы быть поближе к тебе, – сказал Лоренс с улыбкой и, взяв серебряные щипцы, добавил в свою чашку несколько кусочков сахара. – За тем столом в углу ты всегда раскатывала тесто или делала пончики, помогая отцу. Насколько я помню, на тебе был надет такой же, как сейчас, белый фартук, и на голове у тебя был повязан такой же платочек, прикрывающий волосы. И у тебя всегда нас ждали пирожные.
– Правильно. Песочные для тебя и шоколадные для Филиппа. Ежедневно свежие. – Она рассмеялась, наслаждаясь теплом воспоминаний о тех днях. – Даже не верится, что ты тоже это помнишь.
– Конечно, помню. Те дни были… – Лоренс замолчал, и улыбка исчезла с его лица. Он взглянул на брата, снова перевел взгляд на нее. Потом он поднес ко рту чашку, глядя поверх ее краешка на Марию. – Это были самые счастливые дни моей жизни.
– Моей тоже, – произнесла она.
– И жизни Филиппа тоже, хотя он никогда не признается в этом, – подмигнув, сказал ей Лоренс.
– Напротив, – мягко возразил Филипп и сделал глоток чаю. – Это были счастливые дни для всех нас.
– А потом мы все должны были отправиться в школу, – сказал Лоренс и, отставив чашку, положил на стол локти. – Помнишь, когда ты узнала, что твой отец отправляет тебя в школу-интернат в Париже?
– Разве такое можно забыть? Отец настаивал на этом, говорил, что все годы экономил деньги для этой цели. Но как мне не хотелось уезжать!
– Я это помню. Ты тогда так расстроилась, что отказалась изучать французский язык. Чтобы заставить тебя учить язык, Филипп настоял на том, чтобы мы до конца лета разговаривали только по-французски. Ты тогда просто рассвирепела. Ты так рассердилась на него, что поклялась никогда больше не готовить ему шоколадных пирожных.
Она взглянула на Филиппа и заметила, что он за ней наблюдает. Судя по всему, он получал удовольствие от этих воспоминаний, но о чем еще он думал, было трудно сказать. Мысли Филиппа всегда было трудно прочесть.
– Я это помню, – сказала она, переключая внимание на Лоренса. – А он сказал мне в ответ, видимо, что-то очень злое, хотя я не поняла, потому что он сказал это по-французски. А к тому времени, как я выучила французский, я не смогла вспомнить, что он сказал.
– C’est pour le mieux, – почти шепотом произнес Филипп, потом поставил чашку и отошел от стола.
– Это к лучшему, так? – задумалась она, глядя ему в спину. – Наверное, так оно и было, хотя мне не хочется в этом признаваться. – Она усмехнулась. – Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого.
Он повернул голову, как будто хотел ответить, но передумал. Остановившись возле окна у двери, он наклонил голову и стал смотреть на освещенный светом газового фонаря тротуар наверху, как будто ему не терпелось уйти.
– Таков уж наш Филипп, – сказал, соглашаясь с ней, Лоренс. – Но знаешь ли, он обычно бывает прав. Вот что бесит больше всего.
«Нет, больше всего бесит то, что он вмешивается в дела каждого», – хотелось ей сказать, но она придержала язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78