Вот и покидал Ч и ни меда, ни к
азны, ни даже кобылы с телегой, на которой мед вез, и тех нету. Пропивал сего
дня с горя последние оставшиеся гроши святой братии и горько свое думал.

Думал, что ж дальше делать то, как на грозные очи аббата показаться? Прибъе
т ведь своим посохом сучковатым, крепка в гневе рука у благочинного, скор
а на расправу. Но то беда избывная, всех костей не переломает, а вот эпитим
ью наложит, посадит на хлеб да воду. И то сносное горе Ч есть неподалек от
аббатства малая деревенька, а в той деpевеньке живет одна вдовица, та уж не
дала бы с голоду охлясть. Да только аббат, чай, не просто на хлеб Ч воду пос
адит, но в келию, а дверь на засов крепкий запрет. И ни до какой такой дереве
ньки с сердобольной вдовицей не доберешься. Вот это совсем худо. Не привы
к Ингельдот так плоть свою смирять, чересчур это.
Оно может не сказаться аббату, сочинить, что мол в ночи тати казну отобрал
и с кобылой да телегой. Так на правду похоже будет, строго не взыщут. Да хит
ер благочинный, людей заезжих начнет выспрашивать, все вызнает, до правд
ы и докопается. А тогда! Тогда только головой да в петлю, згноит, изгрызет п
роклятый.
Не получалось Ингельдоту в аббатство возвращаться. А что другое измысли
ть, какими трудами себя прокормить? Такая уж натура была у брата Ингельдо
та, что никакой работы, окромя языком, душа его не приемлела. Роду будучи н
езнатного, приходилось ему в малолетстве и скотину пасти, и луга косить и
другие работы выполнять, но все это было ему в тягость, в неохотку. Оттого
и подался в монахи, да вышла промашка Ч и в аббатстве требовали от него че
рного труда, а ему-то и в храме кланяться лень было. Вот славословить, алил
уйничать, это по нем. Да вот славословили мало, больше хозайствовали. Так,
что монастырь бросить, горя мало, только что потом делать, куда голову при
тулить. В монастыре хоть угол свой, да в трапезную по три раза на день зову
т.
Эх, горе, горькое, и нехорошим словом попомнил тех лихих заезжих романов, к
оторым так в пух и прах проигрался давеча. Ну надоумил же его Старый Ник се
сть играть с этими продувными бестиями. Самый, что ни на есть пустой, воров
атый народ эти кочевые конокрады да плясуны. Все крепкие, темноглазые, за
горелые, бороды как смоль черные, сапоги носят блестящие, со скрипом, руба
хи цветные, на груди расстегнуты, курчавый волос выбивается. Посмеиваютс
я в усы, озорно глазом косят, друг с дружкой перемигиваются, а чуть, что, за н
ожи острые хватаются, горячая, вишь ли кровь у них. Сторгуй у такого лошадь
, хорошо, ежели домой уздечку принесешь, так ведь нет, и ее украдут, обманно
подсунут гнилую, негожую веревку, гусями обгаженную. А сами пойдут в свой
табор веселиться, петь да плясать.
А знатно подлецы пляшут! Особо девки ихние, как огонь задорные, плечами ра
здетыми мелко так двигают, намистами богатыми позванивают, на своих перс
ях, еле прикрытых, юбками туда-сюда поводят, а потом ка-ак задерут! О-о!
Не казались уже романы такими противными, и думалось, а не податься ли к ни
м в табор и кочевать потом с ними и спать в шатре с черноволосой искусител
ьницей. Да не примут, зачем им Ингельдот. Свои обычаи древние чтат, своим б
огам неведомым молятся, свои законы блюдут, чужаков не жалуют, чужим у них
делать нечего.
Тогда может примкнуть к бродячим монахам? Жалко, конечно, покидать сладк
ую вдовицу, да что поделать, не судьба видать. Ходить с молитвой по городам
и весям, там дом освятить, там на свадьбе, или похоронах затянуть подобающ
ие песнопения, авось не пропаду, прокормлюсь подаянием. Да подают нынче р
укой не щедрой, скупяся по тяжелым временам, междуусобным, везде разор, ра
згром, погорелье, до монахов ли.
Худо, ох как худо было бедному брату Ингельдоту, куда ни кинь, а везде клин.
Заказал он еще медовухи, и страдал горемычный.
И вот тут услыхал он все росказни чудные о дивном звере-кролике и показал
ся ему в тех байках какой-то интерес. И в ночи его бедной судьбинушки зате
плилась лампадка надежды, малый огонек.
Но далеко ли от малого огонька до великого пожара?
Еле утра дождался хитроумный монах и с ранним светом направил свои стопы
в Блудный Бор к поляне волшебной. И хоть страшновато было в это гиблое мес
то идти, да освятил себя знаком тригона, почитал заклятья и рассудив, что д
нем нечисть не так борза и люта, как ночью, вступил под густые своды погано
го леса. Шел брошенной дорогой, вот и осина засохшая, тут тропинка малая, а
вот уже и поляна с дубом дуплистым и гнездо, вот оно, на верху. А по середине
поляны…
По середине поляны лежал таинственный зверь с длинными ушами. И хоть тог
о ради и пришел сюда в этот поганый Блудный Бор, но от внезапной этой встре
чи с потусторонним ушастым созданием, зашевелились у брата Ингельдота н
а голове и волосы и короткие его уши. Завороженный невиданной картиной, п
оложил на себя священный знак тригона и открыл уже было рот, прочесть кре
пчайшее заклинание, но вовремя опомнился Ч а не ровен час, подействует, с
гинет зверь и волшебные чары спадут с поляны, что тогда, зачем он сюда прих
одил? Медленно, перебарывая страх, стал монах приближаться к зверю. Тот ми
рно спал, никуда исчезать не собирался. Видя безвредность твари, подступ
ил совсем близко, нагнулся, рассматривая. Ушастый зверь-кролик и впрямь н
емного смахивал рылом на сурка, но на том все сходство заканчивалось, нич
его подобного Ингельдот раньше не видел. Читал он в священных сагах о раз
ных чудовищах, но о таком не приходилось. Боязливо протянул руку, легоньк
о пальцем коснулся и одернл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74