– Я хочу быть первой, кого ты увидишь, – говорила Джинни, неистово ерзая в своем кресле, отчего тряслись и соседние. – Ладно, второй. Ведь тебе придется посмотреть на доктора Джеймса. Но больше ни на кого не смотри: ни на медсестру, ни на кого другого, ладно? Обещаешь?
– Обещаю, озорница, – ответил он самым снисходительным тоном, на какой только был способен, хотя на душе у него становилось тепло при мысли, что он снова увидит ее веснушчатое личико, такое милое, умненькое и такое незаурядное. – А теперь, ради Бога, перестань прыгать.
Джинни сразу угомонилась, но понятно было, что надолго ее не хватит. Да, по правде говоря, ему этого не очень-то и хотелось, потому что ее бесконечная возня отвлекала его от тревожных мыслей о предстоящем. Он проигрывал эту сцену в голове тысячу раз. Значит, так: я вхожу в кабинет доктора Джеймса, как будто это самый обычный визит, а он вынимает свои тупоносые ножницы и срезает марлю. И тогда…
И тогда я открываю глаза и вижу все: дипломы в рамках, вымытую до блеска стеклянную колбу с ватными тампонами и голову самого доктора в таких же белых, как вата, кудряшках.
Впервые за несколько недель я увижу собственное лицо. Или то, что от него осталось.
Большая часть порезов была поверхностной, они практически уже затянулись, хотя оставшиеся после них рубцы все еще чесались. Но его беспокоил глубокий и очень длинный порез, который тянется через всю скулу, и еще один, рассекший правую бровь. Он знал, что рана была большая, потому что страшно болела, но из гордости не спрашивал, похож из-за нее на монстра или нет.
А теперь я сам все увижу…
Стоило ему подумать об этом, как у него начинало колотиться сердце. Уже два дня, всматриваясь перед собой, он даже сквозь бинты различал свет и тени. Доктор Джеймс сказал, что это хорошо – значит, кровь рассасывается и оттекает от восстановленных тканей. Для Брэндона эти слова означали одно: он будет видеть.
И хотя мозг продолжал повторять это как заклинание, внутри у него все сжалось и свилось в тугой узел. А если что-нибудь не так? Вдруг, когда Джеймс снимет бинты, все равно не будет ничего, кроме непроглядной тьмы? О Боже!..
Его охватил страх, казалось, сердце в отчаянии заметалось в грудной клетке, ударяя по ушибленным ребрам, не хватало сил вдохнуть. Внезапно захотелось сорвать бинты, как это бывает с человеком, боящимся высоты, который бросается со скалы, только бы не мучиться больше от страха перед падением.
Журнал, которым шелестела Келси, вдруг умолк, как будто она услышала перебои в его дыхании и внимательно прислушивалась, пытаясь понять, что это значит. С большим усилием он заставил себя снова дышать ровно и спокойно. После коротенькой паузы листы ее журнала снова зашуршали с монотонностью метронома.
Но почему за мной не приходит медсестра? Мы сидим здесь уже не меньше получаса!
Он подумал было спросить у Келси, сколько сейчас времени, но не стал. Не было полной уверенности, что голос не дрогнет, а ему претила сама мысль, что она может заподозрить, будто он трясется от страха.
Черт побери, просто бесчеловечно так долго держать меня здесь!
– Мистер Траерн!
Ну вот, наконец-то.
Голос сестры был профессионально бесстрастным, но для Брэндона прозвучал как сигнал к бою. Он заставил себя подняться, сохраняя непринужденный вид, хотя все мышцы были натянуты так, что могли бы катапультировать его из кресла.
Келси и Джинни тоже вскочили, словно подброшенные, поддерживая его с обоих боков, чтобы он не ударился о мебель, пока дойдет до сестры.
Джинни тараторила, не закрывая рта, Келси молчала. Можно было подумать, что ее вовсе здесь нет, если бы она не держала его под руку.
Перед тем как передать его медсестре, Келси заговорила:
– Я только хотела сказать… – в голосе у нее звучала какая-то нерешительность, мягкие нотки, как будто ледышки стали обтаивать по бокам, – я уверена…
Казалось, она не в состоянии продолжать.
– Ах да, твоя кофейная гуща! – Ласковая интонация в собственном голосе удивила его, удивило и то, что он сумел утешить ее, когда сам нуждался в поддержке и утешении. – Спорю, она сказала, что все будет хорошо, правда, Келси?
Он знал, что пора идти, его ждут, но не мог вот так бросить Келси.
– Да, – сказала она. От ледышек не осталось и следа, они растаяли, закапав слезинками из глаз Келси. – Я уверена, все будет хорошо.
– Отлично, – проговорил он, положил руку на коснувшиеся его груди пальцы Келси и на мгновение прижал их к себе. – Я начинаю очень верить твоим предсказаниям.
Брэндон понимал, что она растерянна, оттого что голос у него сейчас ласковый, не то что накануне. Он тоже был растерян. Он никогда не знал, что и думать, когда был с ней. Он чувствовал себя как на качелях, которые раскачивали его между обидой и желанием.
Скоро, подумал он решительно. Скоро, хочет она того или нет, эти безумные качели остановятся. Должно быть одно из двух: либо возмущение, либо желание.
И того, и другого одновременно быть не может. Не должно.
Скоро. Как только я увижу ее, как только смогу прочитать выражение ее глаз. А когда мы будем глядеть друг другу в глаза, я заставлю ее сказать правду.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Где-нибудь в седьмом круге ада, думала Келси, приходится ждать вот так же мучительно. Сидеть спокойно и прикидываться, будто читаешь рецепт яблочного струделя, в то время как в соседней комнате кто-то решает твою судьбу.
Она посмотрела на часы. Прошло уже так много времени! Хорошо это или плохо? Или это просто часть того, что нужно претерпеть в аду? Ждешь и ждешь, без конца ждешь, ждешь так долго, что начинает разрываться сердце, а нужно сидеть и читать, улыбаться и притворяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51