- Да, господин. Кто молчит - тот живет.
Трех сильных воинов взял с собой Вастас, и они пошли, куда звал ее
сон - от Каона задворками Храма Ночи к Верхней улице, где она родилась.
Она думала, что теперь Ланнеран покажется ей огромным, но он был так
запущен, так обветшал... Что-то странное делалось в Ланнеране. Улицы были
безлюдны, лавки закрыты, не курились дымки, не пахло едой. Только липкий,
томительный запах страха...
А Верхняя улица умерла. Руины, руины, еще руины. В ней не было места
для новой боли, сердце не дрогнуло даже возле дома отца. Когда-то самый
богатый, когда-то самый красивый... Бедный отец, подумала вдруг она, он
был только слаб...
Трава проросла у портика Верхнего Храма. Здесь люди были, но мало -
не то, что встарь. Когда-то здесь собирались мужи толковать о политике, о
походах, о сделках. Здесь свергали правителей, здесь затевали войны, здесь
бурлила веселая душа Ланнерана. Неужели она уже умерла?
И сердце ее вдруг сжала тоска: оказывается, Ланнеран мне все-таки не
безразличен. Я думала, что навек его ненавижу, но он в беде, и сердце
плачет о нем...
Они укрылись среди колонн. Трава, осколки битого камня, и липкий,
томительный запах страха. Томительный, тягостный дух несвободы.
Мой мальчик, зачем ты пришел сюда?
И всей душой своей, всей силой своей любви она потянулась к нему: о,
где ты? Сын мой, плоть от плоти моей, душа от моей души, последняя ниточка
между мною и миром. О, отзовись, молила она, ответь, Торкас, мой мальчик,
дай мне хоть каплю надежды!
Но тот, кто ей отозвался, был не Торкас.
И даже боли больше не было в ней - только жгучая, горькая пустота. И
еще ледяная спокойная ясность, потому что нечему больше болеть. Торкаса
нет, и теперь я могу уйти, надо только отдать долги.
- Безымянный! - позвала она. - Я пришла, куда ты велел. Что я должна
сделать?
- Может, уйдем? - сказал ей Вастас. - Становится людно.
Из боли своей она поглядела на мир и горестно усмехнулась убогому
многолюдству. Маленькие кучки молчащих людей, но Вастас прав: их
становится больше. Все больше испуганных, молчащих, отдельных людей. О,
Ланнеран!
Это тоже мой долг, сказала она себе. Предки мои правили Ланнераном, и
отец мой сгубил его...
И она шагнула вперед. Вастас хотел ее удержать, но она поглядела - и
руки его упали. Он молча пошел за ней на неширокую площадь.
Она не вышла на середину. Остановилась у постамента, с которого
сшибли статую бога. Теперь он, разбитый, лежал на земле, уставившись в
небо пустыми глазами. Мы встретились взглядом, и он улыбнулся. Давай!
сказали разбитые губы, и я оказалась вдруг наверху, на узком высоком
каменном пальце, над тишиной, над пятнами запрокинутых лиц.
Она сорвала с лица повязку, откинула с головы капюшон, и волосы,
стриженные по-вдовьи, как туча взвихрились над бледным лицом.
- Ланнеранцы! - сказала она, и голос ее был прохладен и звонок, как
льдинка, упавшая с высоты. - Я Аэна, дочь Лодаса, - сказала она. - Жена
Энраса, ставшего богом. Есть ли здесь кто-нибудь, кто может меня узнать?
- Ты не Аэна, - ответил угрюмый голос. - Она должна быть вдвое
старше, чем ты.
- А, Эрат, - сказала она равнодушно. - Мертвые не стареют. Я не живу
с того дня, как умер Энрас.
Она была наверху и глядела на них - на их молчащие, ждущие, жадные
лица, и это было уже когда-то: вот так же стояла она наверху над бледной
волной запрокинутых лиц, над жадным, отчаянным ожиданием.
- Мне противно вас видеть, - сказала она, - и не хочется вас спасать.
Трусы, вы заслужили смерть! Вы убили того, кто хотел вас спасти, и бог
ушел от вас в гневе. А знаете, почему вы все еще живы? Я родила Энрасу
сына. И пока мой мальчик жил на земле, бог хранил этот мир - ради него.
Трусы! - сказала она с тоской, и хрупкий голос ее разбился о площадь, как
льдинка. - Чем вы стали, гордые ланнеранцы? Мой мальчик, - сказала она, -
ему тоже пришлось сделаться богом! Он один против нечисти, которую вы
развели, против мерзости, которой вы покорились. Если ему придется уйти...
Бог не станет вас защищать! - сказала она. - Выйдет из моря огонь и сожжет
ваш город. Вспыхнут ваши дома, обуглится ваша плоть. Дети, - сказала она,
- бедные ваши дети! Как они будут кричать, сгорая в руках матерей! Нет, -
сказала она, и голос ее надломился. - Я не могу! Не ради вас - ради них!
Бедные трусы, спасайте ваших детей! Возьмитесь же, наконец, за мечи,
перебейте черную нечисть! Освободите себя и молитесь о снисхождении. Я
тоже буду молить... буду!.. но сделайте же хоть что-то, хоть что-нибудь
ради того, чтобы он мог вас простить!
Молчание - и одинокий голос:
- Черные!
И другой:
- Коричневые плащи!
И толпа шевельнулась, сливаясь в безмолвном движении: безоружные люди
встали стеной, заслоняя ее от мечей.
И она позвала в себе:
- Безымянный! Мой бог! Если хочешь - приди и спаси, мне надо тебя
повидать.
И безрадостный твердый покой окружил ее, потому что он уже шел, он
будет здесь...
Одинокая над толпой, без сомнения и без тревоги она глядела на
смертельное полукольцо. Справа - черные, слева - коричневые плащи, впереди
- тонкий слой из живой человеческой плоти. Если умрут эти люди - умрет
Ланнеран. Пусть приходит. Ради них - не ради меня.
Он пришел. Он возник, он обрушился, он ворвался - и не стало черной
стены. Черный ком, грозовая туча, где, как молния, блещет меч. И она
увидела: болорцы не сдвинулись с места. Просто стоят и смотрят, как бог
убивает черных. И она улыбнулась - в себе - безрадостно и обреченно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25