Неужели эта глупая чертовка думает, что мне нужна помощь?
Затем тени переместились; моя рука двинулась вперед, толстая и черная, ее отражение переломилось, попав в трещину на тротуаре. Раздался треск, будто сломалась палочка ударника, сильно двинувшего по барабану. Уродец выронил нож и согнулся, пытаясь справиться с болью. Воздух со свистом выходил из его широкого, плоского носа.
Затем я приподнял его с земли и швырнул обратно. Поверженный противник издал вопль то ли ужаса, то ли изумления, две же других тени поползли назад, получив от меня почти одновременно два крепких удара. Африканец вскрикнул, когда я ударил его ногой в грудь, а затем сломал ему шею. Сладостной музыкой прозвучал для меня треск его позвонков.
Повернувшись, я схватил еще одного бандита, размахивавшего дубиной, рывком притянул к себе и сломал ему руку, державшую оружие, да так, что локоть повис на весьма удаленном расстоянии от плеча. В Довершение начатого я ударил его спиной о колено, тем самым перебив позвоночник.
Кто-то из пятерых, еще способных двигаться, пытался, встав на четвереньки, уползти, бормоча, как заезженная пластинка:
— Господи Исусе, господи Исусе.
Я наступил на горло уродца, услышал, как он издал предсмертный крик и испустил последний вздох, затем, в прыжке, коротким, сильным ударом в спину достал убегавшего. Резкий, отчетливо слышный звук дал мне понять, что я сломал ему ребра у основания, то есть там, где сходятся их спинные отделы. Противник молча рухнул лицом на асфальт.
Где-то вдалеке я слышал удалявшиеся быстрые шаги последнего из могикан, но догонять его не имело смысла.
Бандит, которому я сломал руку и спину, свернувшись клубком на тротуаре, тихо плакал, неразборчиво бормоча что-то, захлебываясь слезами и кровью. Скорее всего, прокол легкого. Я могу поставить точный диагноз не хуже любого врача. Опустившись около лежащего тела я нежно, как ребенка, погладил несчастного по голове, сжал его шею руками и резко повернул. Щелчок, и бедняга отошел в мир иной.
Четыре неподвижные тени на земле, обломки на обломках.
Я повернулся и взглянул на Алике.
Она стояла на том же месте, одной рукой прижав волосы у виска, и не отрывала глаз от мужчин на земле. Затем медленно перевела взгляд на меня; приоткрытый рот обнажал зубы, блестящие в лунном свете, женщина учащенно дышала и с трудом выдавила:
— Боже, Ати…
Последовала напряженная пауза, потом Алике бросилась ко мне, обхватила меня трясущимися руками, повторяя тихим, сдавленным шепотом:
— О, боже…
Я крепко обнял женщину, положив ее голову к себе на плечо, гладя роскошные волосы, запуская пальцы в черные завитки. Сердце Алике гулко стучало в груди, мое вторило ему: дыхание, наконец, пришло в норму. Потом женщина немного отстранилась от меня, но рук на, разжала и, запрокинув голову, посмотрела в глаза:
— Думаю… уверена, что тебя очень хорошо подготовили для такого рода действий.
Я кивнул, наслаждаясь теплом ее тела. Алике задумчиво произнесла: Раньше ты не был таким крутым.
— Никто не может дважды войти в одну и ту же воду.
— Большинство мужчин… в таких случаях просто убегают.
Ее слова «большинство мужчин» больно меня кольнули, и перед глазами встала картина: беззащитная фигурка хрупкой женщины и длинная вереница безмолвных мужчин за ее спиной. А за нашими спинами тоже остались безмолвные люди, еще недавно бывшие живыми. Утром кто-нибудь наверняка придет убрать тела — это уже перестало быть нашей проблемой.
Алике жила в небольшом коттедже, уютно разместившемся среди высоких, стройных, вечнозеленых деревьев. Лунный свет, струящийся из треснувших и затуманенных пластиковых окон, и тусклое красновато-коричневое свечение от торшера у камина создавали жуткую сюрреалистическую картину.
Мне показалось, что здесь пристанище теней. Алике добавила еще одну. Загородив торшер, она склонилась у камина, и я услышал треск ломаемых сучьев, шорох поленьев и зажженной спички. Затем щипцами женщина взяла темно-красный уголек, осторожно на него подула, и от притока воздуха уголь разгорелся оранжевым пламенем. Женщина положила его на поленья. И тут же заплясали веселые язычки, огонь быстро разгорелся, охватив дрова, пошел синеватый дым, и комната сразу показалась веселой и жизнерадостной. Алике оставалась у очага, поленья уже начали потрескивать, затем камин загудел. Она поднялась, все еще держа щипцы, взглянула на меня:
— Освещенные вот таким образом, снизу, твои глаза кажутся пустыми, как у демона.
Я улыбнулся, а женщина продолжала: — Как ты получил эти шрамы?
Моя рука непроизвольно потянулась к лицу, нащупывая длинный шрам, пересекавший левую щеку.
От него уголок рта остался навечно приподнятым.
На лбу дела были немного хуже — удар раскроил мне череп, поэтому след от него оказался грубее и ужаснее.
— Но я же солдат.
Она отложила щипцы и выпрямилась, изогнув спину, как грациозная кошка, стоя так близко от меня, что ее грудь касалась моей. Протянув руку, Алике дотронулась до следов минувших войн:
— Неужели у вас нет оборудования для пластических операций?
— Это не в наших традициях.
— Тебе крупно повезло, что не потерял глаз.
— Ошибаешься, я его потерял. Но господа нам не позволяют демонстрировать потерянные части тела.
Алике прижалась ко мне; я почувствовал, как ее грудь распласталась по моей, и мои руки обняли ее хрупкое тело. Я поцеловал это нежное создание, ощутив вкус пива и сразу же после этого неповторимую сладость женского рта. Ее язык начал самостоятельное исследование, то нежно, то настойчиво лаская мой, пробуя. Наконец мы оторвались друг от друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121