» – подумал я и пошел к скале. На скале из тусклого очертания стала ясно вырисовываться человеческая фигура. Через миг она ожила, затем приподнялась, и я увидел перед собой девушку. Она привстала, отряхнулась. На ней было платье полумужского покроя, сапоги, и в руках она держала тонкую трость из камыша. Она еще раз отряхнулась, расчесала рукой небрежно взбитые волосы и сказала: «Меня зовут Юлай. Я так давно ждала тебя. Тысячу лет я лежала в этой льдине, прикованная, замурованная, и никто не мог растопить эту льдину. И вот ты пришел». – «Да, да, я пришел, – ответил я. – Я пришел, – и тут я вспомнил, что именно ее, эту девушку по имени Юлай, я искал всю жизнь. И, протянув ей руку, я сказал: – Пойдем. Пойдем вместе. Жизнь исчертила лицо мое морщинами, но душа моя молода, как и твоя душа».
Богданов смолк и даже обрадовался, что рассказ вышел так удачно, а Феня вся сжалась. Богданов подумал, она еще не понимает, к чему он рассказал такой сон, и потому добавил:
– Я ей сказал: «Юлай! Если ты пойдешь со мной, то мой трудный путь будет радостным».
– А учиться я должна? – вдруг выпалила Феня. – Мне ведь еще надо выдержать испытания на инженера-металлурга.
– Конечно, это главное, – потухая, согласился Богданов.
– Ну, вот, видите, – Феня вскочила и быстро побежала вниз, точно боясь своим присутствием оскорбить Богданова.
– Все, – чуть погодя сказал Богданов.
Феня неслась с гор, ничего не видя под ногами, и ей было не только обидно, но и стыдно. Внизу, у синенького домика, она столкнулась с Кириллом и, став перед ним, как вкопанная, сказала:
– Холодно. Холодно. Я домой, домой. – Она было пошла к домику, но резко повернулась и бросила Кириллу. – Подсылаешь? Зачем? – и раздраженно добавила: – Я ему сказала: «Нет».
– «Ну, подожди, – Кирилл кинулся за ней. – А отчего ж ты такая? Ну, сказала нет… а что ж?
– Сам знаешь, – и Феня скрылась в синеньком домике, крепко хлопнув дверью.
И все, казалось, было сломано, измято и выброшено, как выбрасываются повялые, потускневшие цветы.
Богданов остался на старом месте, у потухающего костра. Феня скрылась у себя в комнате. Кирилл повернулся от гор в другую сторону, к ущельям, и стал кружить около синего домика, как на привязи, думая о Богданове, о Фене, о себе, о Стеше. Он бродил около часа, изредка взбирался на возвышенность и отсюда видел, как у потухающего костра сидит застывший Богданов, и ему было жаль его. Он хотел было подняться к нему, утешить его, сказать, что он, Кирилл, страдает не меньше его.
Но в эту минуту из синего домика кто-то вышел. А через несколько секунд рядом с Кириллом уже стояла в черном плаще Феня и, вся дрожа, говорила:
– Зачем? Зачем ты все это сделал?
Кирилл ей рассказал все, как было.
– Не мог же я его держать за фалды?
– А-а-а, – вырвалось у Фени, и она, дернув его за руку, шепнула: – Пошли. Пошли. Пусть будет что будет.
Она вела его по темным, извилистым тропам, в другую сторону от Богданова. Кирилл не сопротивлялся. Чуть погодя она сказала ему:
– Нагнись… не ушиби голову, – и первая нырнула в пещеру, освещая ее маленьким фонариком.
Кирилл мельком увидел, что пещера совсем небольшая, скорее это не пещера, а какое-то логово. В одном углу разостлан сухой болотный мох, в другом – стоит стол, завяленный стеклянными пробирками.
– Не удивляйся. Сюда мы часто заходили с подругой. Это наш горный кабинет.
– С подругом?
– Ну, зачем мне тебе врать?
Кирилл осекся. В самом деле, какое он имеет право подозревать ее? Но зачем в такую пещеру ходить с подругой?
«Ой, сколько еще во мне грубого. Я уже не могу мечтать так, как мечтает она, как когда-то и я мечтал», – обругал он себя и закурил.
Феня попросила папиросу.
– Я не курю. А так иногда балуюсь, – сказала она.
Она курила, не втягивая дыма в себя, и папироска у нее скоро потухла. Кирилл хотел было зажечь спичку, но Феня запротестовала.
– Не надо. Я от твоей.
И при вспышке папиросы Кирилл увидел ее лицо и глаза. Глаза ее смотрели не на папироску, а на него – Кирилла, смотрели с тоской и упреком. И это вышло у него невольно. Он обнял ее и поцеловал, а она вся вздрогнула и тихо погладила его большую руку.
– Пусть мои девичьи мечты оборвутся здесь, если им суждено оборваться, – еле слышно прошептала она и сама, нагнув его голову, поцеловала его долгим, вязким, непривычным поцелуем и отпрянула в угол логова, и оттуда долетели до Кирилла ее слова: – Я до этого никого… никого, Кирилл, не допускала. Слышишь?
– Я знаю, – сказал он и, уже не в силах остановить себя, пошел к ней.
2
Стремительно наступала осень…
Лось-самец, старый лесной вояка, лежал в чаще. У него ныла рана на левом бедре, – это он вчера получил в схватке с молодым лосенком, может быть даже сыном или внуком.
И красивая самка, с рыжеватым загривком, с такими, пружинистыми ногами, с узкой холкой и аккуратной мордочкой, отделившись от стада, гуляла на поляне. Сегодня она не притрагивалась к травам, не рыла землю копытом. Она все время куда-то всматривалась, держа голову высоко, напряженно, и вздрагивала всем телом. И на ее дрожь, на ее томный взгляд из леса вышел молодой самец. Он кинулся к ней, но, встретив резкий, дробный удар копытами, отскочил в сторону: молодой самец был еще совсем неопытный. И самка брезгливо, ударила его задними копытами, но с места не двинулась, так же томно посматривая по сторонам, вздрагивая всем телом.
И вот совсем далеко, за увалами гор, раздался в утренней прохладе трубный зов. Зов – глухой, с перерывами – несся по ущельям, перекатывался через горы, терялся где-то в густой чаще леса и снова обрушивался на самку-мать. Она потянулась мордой, выпрямилась, разом всеми четырьмя копытами ударила о землю, и ее красивая голова чуть склонилась набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112