– А-а, – Кирилл хотел было сказать: «А тебя?» – но промолчал и, отвернувшись от Арнольдова, зашагал в лес.
Он шел лесом и как будто ни о чем не думал, только иногда останавливался и шарил по карманам, словно что-то отыскивая, но тут же спохватывался и шел дальше.
А когда он пересек бор и вышел на поляну, – увидел Феню. Она сидела над обрывом и, обняв руками колени, смотрела в ту сторону, куда улетел Павел.
– Здравствуй, Феня, – сказал он.
Она дрогнула и подняла на него глаза, те самые глаза, какие нарисовал Арнольдов, и Кирилл понял, что Феня с Павлом.
– Ну, здравствуй… ну, доброе утро, – ответила она.

Звено восьмое
1
В Кремле происходило что-то необычайное, даже, пожалуй, небывалое: это не походило ни на съезд советов, ни на съезд партии или расширенное всесоюзное совещание работников промышленности.
Во внутрь Кремля вливались потоки людей, всем своим внешним видом отличавшиеся от горожан: мужчины почти все в сапогах с железными подковами, большинство в кепи, а иные, как, например, Никита Гурьянов, в картузах с каркасом, с лакированным козырьком, то есть в тех картузах, мода на которые, наверное, отжила уже лет сорок тому назад. Но картузы эти хранились, надевались только в большие праздники, а ныне – и есть один из величайших праздников. Среди мужчин немало и женщин, одетых тоже по-праздничному, но своеобразно: иные в легких платьях, даже в шелковых, другие в красных юбках, белых кофточках, а на голове у всех платочки – разные: синие, голубые, пестренькие… и ни одной шляпки.
В Кремль вливались люди от земли, пахнущие землей, с мозолями на руках: передовики сельского хозяйства.
Шли они наискось, пересекая Красную площадь, гремя подковами о каменную мостовую, а подходя к Мавзолею Ленина, снимали головные уборы, на миг приостанавливались и каждый мысленно произносил:
«Живем, Ильич, твоими заветами».
– Спи спокойно: дело твое в наших – надежных – руках.
А подходя к воротам, каждый прибавлял шаг: поскорее занять удобное место в зале Кремлевского дворца…
И вот уже огромный зал, с высоченным потолком (глядеть и то шею больно), с необъятным верхним ярусом, бушует.
Зал так бушует, что кажется, не будет конца этому безудержному восторгу людей: люди били в ладоши, что-то кричали, каждый по-своему, каждый о своем, но все вместе об одном и том же:
– Вот мы какие стали, вот куда нас созвали, вот как мы нужны народному государству… – И их аплодисменты то стихали, то снова взрывались и оглушающей волной неслись туда – на сцену, где за столом стоял Михаил Иванович Калинин. То и дело поправляя очки, он, придавленный бурей аплодисментов, растерянно смотрел в зал, видимо не зная, как угомонить эту взбушевавшуюся радость, и надо ли ее угомонять. Вот он поднял обе руки и стал пригибать кисть, говоря этим:
– Садитесь, садитесь! Чего разошлись? – и тут же повернулся: буря аплодисментов хлынула за его спину.
На сцену вышли аплодирующие руководители партии и правительства, а за ними в белом костюме, в сапогах с короткими голенищами, Сталин.
Сталин!
Они, люди полей, не знали ни личной жизни Сталина, ни его характера, да и не интересовались этим. Для них Сталин был тем человеком, который от имени партии открыл им путь от проклятой жизни в жизнь светлую, достойную, возвышающую, и они от всего сердца зааплодировали ему, решив в его лице отблагодарить и всю партию большевиков, – вот почему у многих брызнули слезы радости, но такие же слезы навернулись и на глаза всех тех, кто стоял лицом к людям земли и аплодировал вместе с ними.
Прошло пять, десять… пятнадцать минут. Люди все неистовствовали, аплодировали, кричали, пробовали запеть «Интернационал», но тут же сминали песню. Сталин, наконец, вынул из кармана часы и показал делегатам, словно говоря: «Время бежит. Время дорого», но делегаты как будто только того и ждали – в крики, аплодисменты ворвался веселый смех…
Никита Гурьянов и Стеша чуточку припоздали. Виноват в этом оказался Никита. Года два тому назад, когда он был в Москве на совещании «мастеров земли», он вместе со всеми заседал в Малом зале Кремля. И теперь, несмотря на то что распорядители совещания направили их в Большой Кремлевский дворец, несмотря на это, Никита тянул Стешу в Малый зал.
– Там же. Чай, я знаю. Что мне, впервой, что ль?… Обманывают. Москва. Она такая. Ей не верь.
И, поплутав, они вошли в Большой Кремлевский дворец в то время, когда зал уже дрожал от рукоплесканий. Зал был настолько огромен, что Никита, войдя в него, сжался, посмотрел кругом – и люди, сидящие на балконе, показались ему куколками, а людей было так много, что он даже пробормотал:
– Вся Расея собралась.
И сам зааплодировал, увидев Сталина.
Что было потом – он хорошо не помнит. Он лез вперед, кричал до хрипоты, не стесняясь, рукавом нового пестренького пиджачка смахивая слезы, и аплодировал даже тогда, когда председательствующий возвестил, что «в президиум предлагается избрать Никиту Семеновича Гурьянова, мастера земли, представителя колхоза «Бруски».
– Тебя выбирают, Никита Семенович, а ты аплодируешь, – сказала Стеша.
– А-а-а! Что ж, стало быть достоин, – и, не дожидаясь, когда его вызовут, направился в президиум.
Он шел неторопко, вразвалку, но на полпути остановился: председательствующий объявил, что «в президиум предлагается избрать Степаниду Степановну Огневу, лучшую трактористку Союза».
– Ого! – сказал Никита и поманил к себе Стешу: – И тебя туды же. Пойдем!
– Погоди, Никита Семеныч. Позовут.
– А чего годить. Раз выбрали – пойдем, а то все расхватают.
И верно, не успела Стеша сделать и нескольких шагов, как места за столом в президиуме были заняты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112