Это к тебе… тараторка. Ну, как ее, Стефа, – и вышла.
– Дура. Меня для нее дома нет.
– Грубо, Кирилл, – упрекнула его Стеша и пошла в гостиную.
– Слушай-ка, – остановил ее Кирилл. – Я ведь сегодня еду в Москву. На сессию ЦИКа.
– Ах ты! А мы и не простились с тобой, – намекнула ему Стеша на то, что они спали в отдельных комнатах.
Стефа уже стояла в гостиной, вертясь перед трюмо, и, видя, как Стеша выходит из кабинета Кирилла, сказала:
– А-а-а, хозяйка. На заводе все говорят: куда запропала наша хозяйка, почему ее нигде не видать? (Об этом, между прочим, никто ничего подобного не говорил, и Стефа это придумала только что.)
– Ты, Стефа, мне сегодня звонила, собиралась в Москву.
– Отложила. Меня вызовут. Обязательно. Да-а, прошлый раз, когда я была в Москве, видела на выставке картину художника Арнольдова… Вашего, кажется, знакомого.
– Да, мне Кирилл говорил о нем. Они вместе были за границей.
– Ну вот. А раз ваш знакомый, значит и мой знакомый… И я закатилась к нему в мастерскую. Ужас, ужас, ужас!
– Что – «ужас»?
– Наши художники рисуют все черт-те что. Арнольдов рисует картину, которая будет называться «Мать». Самка, самка, самка и физиология, – по всему было видно, что Стефа опять повторяет чьи-то чужие слова.
– При коммунизме не будет самок, а физиологию мы обязательно ликвидируем! – послышался из кабинета злой голос Кирилла.
– Дома? – глянув на Стешу и кивнув на кабинет головой, спросила Стефа и, подойдя к двери, зачастила: – Мы – женщины передовые и честные. Почему вы этого не видите? – Но Кирилл плотно прикрыл дверь, и Стефа, оборвав поток слов, как ни в чем не бывало повернулась к Стеше. – А знаешь что, миленок, к нам в магазин прислали шикарный шелк. Вот, пальчики оближешь, – она лизнула пальцы и поклялась: – Честное коммунистическое. Ты позвони, чтоб тебе прислали на платье или на два. Тебе пришлют. А то всё расхватают. Жадные.
Стеша не слыхала последних слов Стефы и, чуть трогая ее пухлую руку, спросила:
– Стефа! Я тебя хочу спросить об одном и не знаю как.
– А ты прямо. Спроси, а потом подумай. Я всегда так: спрошу, потом подумаю – ладно ли выходит? И всегда ладно, – с гордостью закончила она и махнула рукой, как оратор.
Стеша вся покраснела и прошептала:
– Скажи… ты кого-нибудь… может быть, случайно… как бы тебе это сказать… – Стефа навострила уши, как боевая лошадь, заслышавшая оркестр, а Стеша еще тише продолжала: – Ну… кроме Рубина? Ой, как лицо у меня горит, – и подумала тут же: «Зачем я так оскорбляю Стефу!» – и хотела уже было извиниться перед ней, как Стефа поднялась с дивана и оживленно зачастила:
– А-а-а, понимаю. Ты Абрама помнишь, приезжал к нам с комиссией по выяснению пожара на торфянике? Я с ним. Аввакумова знаешь – директора авиапарка? Знаешь? Ну, вот, я с ним. Гололобова знаешь? Ну, он теперь орел. Я с ним. Давыдова знаешь – мальчик еще, чубчик? Я с ним. Корякина знаешь… Я…
– Ой, хватит. Хватит… и ни… ничего?
– Что «ничего»?
– Совесть у тебя?
– Очень даже приятно.
Стеша, деланно смеясь, сказала:
– Но ведь ты только что возмущалась: «Художники видят в нас только самок».
– О-о-о! Это совсем другое. Они все партийцы и видят во мне не самку, а партийца-товарища. Да потом… – Она безнадежно махнула рукой, будто говоря: «Если я и грешу, то грешу не по своей воле», – да потом самые святые в наше время и те маленько развратничают. – И тут она подступила к основному, к тому, зачем пришла: – Ты думаешь, твой… так… маленько… не…
– Ты заговариваешься, Стефа, – тихо, но строго прошептала Стеша.
– Ну, ну. Недотрога. Лучше наперед предположить, чем потом, как камень, на голову свалится. Ну, ну, забегала.
– Стефа, – чуть не крикнула Стеша. – Я прошу тебя мне об этом не говорить и не намекать. Это же подлость.
– Да ты же сама первая начала. Во-от. Я, может, больше знаю, да молчу.
– Что ты знаешь?
– Я не знаю, но на улице говорят разное. – Стефа подмигнула и, видя, что Стеша ею подчинена, побеждена, начала медленно, с паузами, играючи: – Но я этому не верю. Не верю, и не верю, и не верю, честное коммунистическое.
– Чему? – Стеша уже еле сдерживала себя.
– А знаешь ли? Ой! Нет. Все это чепуха, чепуха, чепуха. И мы на это не должны обращать внимания… Никакого.
Стеша посмотрела на Стефу и твердо сказала:
– Если ты хочешь бывать у меня, скажи сейчас же.
– Ну, ладно. Но все видят, ты сама принудила меня. Ты спроси его, – она кивнула головой на кабинет. – Спроси, где у него часы? Да, да, вот те самые часы, что на руке. Где?
Стеша кинулась в кабинет. Стефа сорвалась с дивана:
– Да что ты, взбесилась? Да я шучу, шучу. – Но оставшись одна в гостиной, она некоторое время всматривалась в трюмо, затем встряхнула головой и произнесла раздельно: – Тоже, жена секретаря, да еще члена ЦИКа. Я бы была жена секретаря… я бы наделала, – и тут же спохватилась: «Зачем брякнула? Ну, я ничего не сказала. Ничего… Мне бы быть прокурором».
4
Все эти дни, пока Кирилл находился в Москве, Стеша никуда не показывалась и даже забросила домашнее хозяйство; она целыми днями просиживала у себя в комнате и все думала о том же: почему Кирилл охладел к ней? Иногда ей казалось, что он в кого-то влюбился.
«Нет, это не то… не то. Я сама в чем-то виновата». – И она упорно искала свою вину и не находила ее.
Иногда ей казалось, но это было весьма мимолетно, что вина ее заключается в том, что она сидит дома, что она, как домашняя хозяйка, стала совсем не интересна для Кирилла: Кирилл растет, много читает, много занимается общественными делами, а она, Стеша, от этих общественных дел давно отстала. Но однажды она случайно натолкнулась на передовицу в центральной, очень авторитетной газете, где писалось о семье и, между прочим, о том, что женщина, безусловно, обязана «создавать семейный уют для мужа».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112