– Ну? – вопрошает он, медленно разводя иссохшими слабенькими лапками. – Где шоколад?
Суарес безобразнее большинства виденных мною Компи, но это, возможно, результат болезни, которую он умудрился подхватить. Шкура его беспорядочно испещрена зелеными и желтыми пятнами, и я не могу решить, лучше ли это обычного навозного окраса его вида. Гибкий клюв усеян язвами, маленькими гнойными отметинами, вызывающими в памяти старую изъеденную молью одежду, что чахнет в моем чулане. А голос его – этот голос! – точно как у водителя, оттащившего мою машину, только с легкой примесью веселящего газа.
– Ну, где шоколад? – скрежещет он, и я сдерживаю порыв удавить обладателя этих голосовых связок его же подушкой. Это было бы слишком просто.
– Шоколад потом, – сообщаю я, отодвигаясь от кровати. – Сначала расскажите мне о Берке.
– Сначала шоколад.
– Сначала говорить.
Компи капризничает. Я стою на своем. Он снова капризничает. Я настаиваю. Он колотит слабенькими кулачками по поручням кровати, а я широко зеваю, демонстрируя превосходную гигиену полости рта.
– Ладно, – сдается Компи. – Что вы хотите знать?
– Когда просыпается Берк?
– Он не просыпается.
– Я понимаю, что сейчас он не просыпается. Я имею в виду, как долго он обычно спит?
– Он всегда спит.
Хватит с меня. Я лезу в карман и делаю вид, будто ухватил нечто размером со «Сникерс». Показывая Суаресу руку (пустую), я пожимаю плечами:
– Похоже, ты не получишь свой шоколад.
Господи, иногда приходится вести себя с этими тупицами, будто с малыми детьми.
– Нет-нет-нет-нет! – пронзительно верещит он все громче, доходя до таких высот, что и не снились величайшему из кастратов-контратеноров. Должно быть, по всей округе стаканы полопались.
Как только мои барабанные перепонки наглухо затворяют ставни, я наклоняюсь к кровати Берка и приглядываюсь. Ничего. Ни малейшего движения. И это после столь выдающейся какофонии… что ж, возможно, он действительно не просыпается.
– Ты хочешь сказать, что Берк в коме? – оборачиваюсь я к Суаресу.
– Ну. Кома. Кома. Шоколад?
Вот дьявол… Почему же Дан не упомянул об этом в клубе?
– Шоколад?
Уже нимало не беспокоясь, что разбужу свидетеля, я заглядываю за занавеску Донована Берка. Опрометчивый шаг. Меня окутывает дух человечьего праздника Благодарения, состоящий из тяжелых запахов копченого окорока и жареной индейки. Затем я вижу пропитанные спекшейся кровью повязки, за которыми плоть, истерзанная пламенем, – язвы, раны, сочится гной, похожий на заварной крем; я глаз не могу оторвать от обуглившейся шелухи, покрывшей бедного Раптора, столь сходного со мной размерами и статью.
Через несколько минут я прихожу в себя; коленки у меня подгибаются, руки дрожат. Все же я как-то умудряюсь удержаться на ногах да еще задернуть занавеску. Теперь за нею всего лишь неподвижная блеклая тень, которая может быть, а может и не быть изуродованным коматозным телом Донована Берка. И хотя я бесконечно счастлив оттого, что перед глазами у меня снова чистая белая кисея, все же ловлю себя на извращенном желании разодрать ее и вновь погрузиться в созерцание – как будто впитывая взглядом результаты столь ужасной катастрофы, я смогу отвести ее от себя самого. Однако настойчивый вой Суареса обрывает мои фантазии.
– Шоколад!
– Говорит… говорит он когда-нибудь? – спрашиваю я.
– А, да, бывает – говорит, – отзывается Компи. – Очень громко. Громко-прегромко.
Выходит, это не кома. Я решаю не посвящать Суареса в медицинские тонкости.
– Бывает, что говорит… что именно он говорит? – меньше всего мне хочется в результате этой авантюры начать говорить, как Компи.
– Ну… это… имена зовет. Он зовет: «Джудит, Джудит» и стонет потом. Очень громко.
– Джудит?
– А еще он зовет Джей Си!
– Джей Си? Инициалы?
– Джудит, Джудит! – хохочет Суарес, брызгая слюной на простыни. – Джей Си! Джудит!
Я провожу рукой по волосам – жест, который подхватил еще мальчишкой, когда учился вести себя, как подобает настоящему человеку. Сей невербальный сигнал предназначен выражать отчаяние или что-то в этом роде, как мне объясняли тогда, и впоследствии я так и не смог от него отделаться.
– Что еще он говорит? Продолжай.
– Маму, бывает, зовет, – будто величайшую из тайн выдавливает из себя Суарес, – а другой раз как заладит: «Джудит! Джудит!»
Теперь, полагаю, самое время все это записать. Я начинаю страницу словами «зовет Джудит» – хотя бы потому, что Компи никак не может заткнуться и продолжает выкрикивать это имя. Вторая запись – «Джей Си», «мама» – третья. Прости, мама.
– К нему еще кто-нибудь приходил?
– Ко мне приходили! – взвизгивает Суарес и приступает к демонстрации целой кучи фотографий девять на двенадцать, валяющихся на его тумбочке. Среди них и вполне оправданные изображения других Компи, маленьких жилистых созданий, явно состоящих в родстве с мистером Фелипе Суаресом, но есть и другие, чуть более подозрительные – моментальные снимки привлекательных Стегозавров и Бронтов – скорей всего, окантованные фотографии моделей, извлеченные из рамок.
– Просто очаровательно, – причмокиваю я. – Очень мило. – Я закрываю глаза и… да, так и есть, новый приступ мигрени захлестывает мозги. Я глубоко вздыхаю и медленно говорю: – Я хочу знать… были ли у него… у мистера Берка… Раптора, лежащего в той кровати… какие-нибудь посетители.
– Э-э… – часто-часто моргает Суарес. – Э-э-э…
– Ты понял?
– Э-э-э… Да. Да.
– Да, у него были посетители, или да, ты понял?
– Да – посетители. Один. Один посетитель.
Наконец-то.
– Это был родственник? Приятель?
Суарес склоняет голову набок, словно пес, ожидающий, когда же ты наконец кинешь эту чертову палку, и клюв его изгибается в ухмылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100