Где-то через тридцать минут, в течение которых миссис Ниссенберг то и дело тыкает меня вязальной спицей, чтобы я не заснул, я высоко поднимаю руку и спрашиваю:
– Нельзя ли попроще?
Доктор глазом на меня не ведет и продолжает свою речь:
– … следовательно, с рибосомами, использующими доступный материал…
Но я полон решимости освободиться к обеду.
– Простите меня, доктор Соломон, но какое отношение все это имеет к бумагам Валлардо?
Доктор, пылая взором, переключается на меня:
– Вам подавай все просто! Вот ваше поколение, вы хотите все сразу, на тарелочке. Вы не желаете думать над ответом – вы хотите, чтобы другие делали за вас всю работу. Так? На это вы рассчитываете?
– Короче не скажешь, док. – Я оглядываю комнату, и присутствующие, похоже, разделяют мои чувства. – А теперь ближе к делу, пожалуйста.
Соломон вздыхает, качая головой от жалости к нам, невежественным массам:
– Бумаги доктора Валлардо, наряду с некогда замороженным эмбрионом в этой пробирке, указывают на межродовое скрещивание, – просто говорит он.
– Нам это известно! – кричит Джонсон. – Мы знали это уже полгода назад!
– Шесть месяцев! – взвизгивает Хандельман, желая испытать голосовые связки. – Шесть месяцев!
Остальные тоже вступают в перепалку, кляня Соломона за то, что он угробил полчаса нашего времени на научную болтовню, но доктор трижды хлопает в ладоши – шлеп-шлеп-шлеп, – и в подвале снова воцаряется тишина.
– Если вы прекратите тявкать, – говорит он, прокладывая льдом каждое слово, – то, возможно, окажетесь способны не просто слушать, но и услышать меня. Услышать. Доктор Валлардо долгое время занимался межвидовым скрещиванием. Но я говорил вам вовсе не о том.
Хандельман опять за свое:
– Шесть месяцев!
– А я говорил, – продолжает Соломон, – что все эти свидетельства, если я правильно их понял, указывают на то, что он начал эксперименты по межродовому скрещиванию.
– Межродовому? – повторяет Колон, сомневаясь в определении термина.
– Как например? – подает голос Оберст.
– Как… как собака и кошка? – вылезает Колон.
– Или мышка и петушок? – подхватывает миссис Ниссенберг.
– Осел и рыба! – визжит Курцбан.
Но я уже все понимаю, всю картину в целом, полный набор, всю шатию-братию и все мотивы в придачу. Ладно, не все, но во всяком случае большую часть. Я делаю шаг вперед:
– Как насчет скрещивания динозавра и человека? – спрашиваю я, нисколько не сомневаясь в ответе. – Не над этим ли работал доктор Валлардо?
Соломон небрежно хмыкает в мою сторону.
– Видите, – говорит он, – кто-то из вас все-таки способен услышать.
16
Я улизнул сразу, как полетели перья, однако при отступлении умудрился схлопотать несколько случайных отметин от мелькающих когтей и хвостов. Хаос воцарился в тот момент, когда Соломон разложил все по полочкам, объяснив всем и каждому, что Валлардо пытался получить межродовое потомство, и тут же по всему подвалу вспыхнули разрозненные стычки, миниатюрные битвы, дающие выход ярости и замешательству. Доктор Соломон, явно не ожидавший столь острой, хотя и органически присущей Совету реакции, заработал ужасную рану на голове, прежде чем успел собраться с силами, чтобы рвануть к лестнице; у Джонсона, поглощенного борьбой без правил с Курцбаном, на этот раз и в мыслях не было помочь престарелому доктору.
В общем, как только кровь, пот и желчь брызнули на стены подвала, я подхватил миссис Ниссенберг и утащил ее в дальний угол.
– Вы должны засвидетельствовать, как я подписываю все это, – сказал я ей и вытащил копии бумаг об очищении Совета от моего присутствия. Все это время я уклонялся от хвостов и отражал когти, пытаясь сохранить относительную целость и невредимость.
После серии коротких движений: подписал – заверила, все кончено – я официально и навсегда вышвырнут из Совета. Миссис Ниссенберг пожелала мне удачи, и я, еще несколько раз бросив вызов смерти, добрался до лестницы.
Теперь, торопясь домой, ваш покорный слуга совершает не менее восьми грубых нарушений правил дорожного движения, в том числе проезд на красный свет, горящий уже добрых десять секунд. Кто-то там наверху испытывает ко мне симпатию или, по крайней мере, достаточно забавляется моими проделками, чтобы позволить мне пережить этот день.
Но как можно обвинять меня в нарушении нескольких ерундовых правил, когда голова битком набита совершенно иными проблемами? Мне нужно доехать до дому, собрать в кучу все ценное, что смогу отыскать, как можно дороже заложить эту кучу у Педро, парня, который держит на Вермонт-авеню лавку «Деньги за дерьмо», и оплатить очередной перелет в Нью-Йорк. Мне нужно встретиться с Валлардо, мне нужно встретиться с Джудит, мне нужно вновь отыскать Сару, хотя бы для того, чтобы пригласить ее на ужин, подавить в зародыше любые фантазии, касающиеся столь абсурдных отношений, и положить конец всему так нечаянно и неразумно начавшемуся.
Соломоновы комментарии к бумагам Валлардо подтверждают: Макбрайд окончательно спятил, но у сумасшедшего обезьянолюбца достаточно денег и таких же ненормальных приятелей, чтобы осуществить свои безумные мечты.
Но самое удивительное (самое отвратительное) то, что его любовь к человекообразному – его любовь к Саре – была велика настолько, чтобы ощутить необходимость стать отцом ее детей. Я уверен, узнай Сара, в какое скотоложство ее втянули, она оскорбилась бы до смерти, причем в свете этих новых сведений «до смерти» следует понимать буквально.
К дверям моей квартирки на первом этаже прикреплено извещение о лишении должника права выкупа заложенного имущества, я злобно сдираю его, рву в клочья и швыряю на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100