— Чего вы, мужики, рты-то раскрыли? Чего за баб не заступаетесь?
— Десятский, сзывай колоколом мужиков! — крикнул во весь голос Алешка Кузовков.
Не прошло и полчаса, как вся деревня высыпала к амбарам. Мужиков собралось человек сорок, а то и больше. Кто пришел со своим ружьем, кто — с казенным. На днях приезжал уржумский военком, на телеге привез десятка три винтовок для дружины. Собрал комитет бедноты, именем революции наказал: «Если появятся чехи белые — беритесь разом за винтовки». А тут вон как обернулось, еще до чехов пришлось взяться за винтовочки...
Перед путем-дорогой мужики закурили. Угощая друг друга самосадом, хвалились: табак нынь на грядках вырос, как на прибрежных песках лопух,— знай завертывай. Покурили, переглянулись и пошли. Впереди всех Кузовков, он ходкий, ноги у него длинные, как шагнет — другому два шага надо сделать.
— Засветло догоним, ребя,— подбадривал он.
— Поди, не догнать, Олеш?
— Надо догнать,— поддержал Евлаха и, оглянувшись, увидел ребятишек: — А вы куда, пешкарье?
— Мы тоже с вами,— гордо ответил за всех Федярка.
— Арш домой. Марш говорю, а то вот я вас! — и Евлаха потрусил на обочь дороги к вересовому кусту.
Сломил прут — и к ребятам. Те бросились наутек, но вскоре, увидев, что никто за ними не гонится, остановились.
— Я вот тебе!—издали пригрозил дед Федярке.
А тот, спрятав за спину ружьецо и отделившись от других, упрямо тянулся за мужиками, бороздя босыми ногами мягкую пыльную дорогу.
«Отчего я такой маленький,— насупившись, думал с тоской Федярка.— Все большие, а вот мы с Лаврушкой маленькие, вроде и мужики, а все ж таки недоросточки. И никуда-то нас не берут: ни на лесной покос, ни в погоню...»
Через час-другой уже начало темнеть, а мародеров ржанополойцы так и не догнали. И след их где-то простыл.
Хоть и ходко бежал впереди Алешка — тоненькие ножки, а не усмотрел, по какой они кинулись дороге.
— Может, за речку перемахнули?
— Может, и за речку...
Мужики остановились на перепутье, достали кисеты с табаком,— бабы, они в Полое мастерицы на кисеты, каждая шьет по своему разуменью. Смотри-ка, одна
завязочку к кисету шелковую пришила, другая шнурок вдела в оборочку, третья сделала как городское портмоне— свернешь этак и кнопочкой щелкнешь. Щепотками меряют мужики табак из кисетов, а сами между тем тайком приглядываются, у кого как кисетик сшит. Смотрят, а не попросят показать — у каждого гордость есть, да и бабу свою опять-таки обижать не следует.
— Надо бы нам разведку выслать,— посоветовал вдруг Евлаха.— Туда кинуться и сюда — за речку, значит...
— Дело говоришь,— согласился Кузовков.— Кто хо-довей да поумней?
Судачили-посудачили, да и выбрали трех человек — Павлуху Макарихиного и двух Иванов: Ивана Степки-маленького да сына Вани-чудотворца. Отправили их, а сами в лес, в сторону.
Сосновый бор настороженно притих, ступишь ногой — то сучок треснет, то хрустнет сосновая шишка. Потому сухорос нынче выдался, не степахи бы, шут их подери,— с полночи жать можно... Но хоть и сухорос, а от реки, однако, потянуло промозглым холодком. Не замерзать же — развели огонь, сгрудились.
— Раздвинься, ребя, пошире,— попросил кто-то.— А то Олеха все тепло загородил своей мотней.
Старик недовольно попятился. Затоптались и другие. Круг стал шире. Каждый нашел свое место, приладился, кто вытянул руки вперед, кто на корточки присел с цигаркой. Кузовков — тот как стоял, так и остался стоять, высокий и прямой, как жердь, в куцем паджачке-недоро-сточке, в белых полотняных штанах, зазелененных на коленках, в кожаных уледях,— оттого и быстр на ногу он — в таких калошах все одно что босиком.
— Зря дозор не поставили,— подосадовал он и обвел взглядом соседей.— А то, не ровен час,— и взмахнул рукой.— Серега, ты смотрел бы в ту сторону, коя к дороге. А ты, Фанаил, на веретею поглядывай. Так-то понадеж-нее будет.
Сказал Алешка—тоненькие ножки, и все смолкло: мужики курили и молчали; подходили без слов к огню за головешками, освещая усталые, изборожденные морщинами лица, прикуривали.
— А вот что я спрошу,— вдруг прервал тишину Ваня-чудотворец, не выпускавший изо рта цигарку.—Я спрошу вас, а Ленин кто таков? С кем он идет, с нашим Ложенцовым аль как?
— С тобой он идет, Иван Васильевич.
— Нет, правду. Керенский тоже говорили, за нас. А что с ним получилось? Замусорил деньгами народ. Теперь избу хоть сверху донизу оклеивай его бумажками.
— Не надо было хоронить в сундуке деньги-то.
— Да где там хоронить! За телку получил, пришел домой, а мне говорят, деньги не ходячие.
— Вот и ловко, теперь они у тебя всегда при себе, как в банке.
— Не говори уж: мужику как-то приснился банк, да хлоп его по темени кунак. А кунак-то этот вовсе не кунак, а Керенский.
— Ха-ха-ха-а...
— Он, говорят, Керенской-то этот, в сарафане бабьем за границу убежал. Золото да серебро в карманы понахватал, а бумажки тебе, Ваня, на помин души оставил, потому что ты по призванию чудотворец.
— Бросьте Керенского оплакивать. Вас всерьез спрашивают, кто таков Ленин?
— Из рабочих он,— пояснил за всех Евлаха.— От сына слышал, от Егория.
— Крестьянину, значит, теперя крышка?
— Пошто?
— Как пошто? Видел сегодня, кто в деревню приходил? Мы, говорят, рабочие... нархисты... Грабь, значит, крестьянина до последней нитки.
— Не то плетешь, Ваня! Кто землю тебе нарезал? Ленин. Кто за мир заступился? Опять же Ленин...
— А пошто сегодня с грабежом пришли? Кто послал на такое разорение?
— Да неужели Ленин из Москвы так и сказал: пойдите, мол, товарищи, в Полой и берите то-то и то-то?
— Дак чьих же это рук дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119