.. Кажется, в начале семнадцатого года.
— Да, я тогда приезжал из Одессы...— И Колчак, оглядывая гостя, облаченного в шинель, добавил: — Вот видите как... Через пару лет — и мы снова встретились. Извините, что этот прием оказался достаточно скромным, но вы понимаете, мы заняты делом... Надеюсь, следующая встреча будет другой,— и он опять улыбнулся своей на редкость скупой улыбкой. Степанов тоже было улыбнулся, но в тот же миг увидел в лице адмирала нечто другое: вдруг будто его подменили. Колчак вздрогнул, как-то неестественно вытянулся, на левой порозовевшей щеке дернулась мышца. Стиснув тонкие пальцы в кулак, он начал ими махать перед собой, точно заколачивая гвозди.
— Стрелять! Вешать! Жечь! — бросал он слова с каждым взмахом руки.— Чтоб своевременно состоялась наша встреча, полковник, надлежит нам стать железом. Превратить кости, мышцы, душу свою в бесчувственный кусок железа. Вешать и еще раз вешать! Мы должны расправиться с каждым непокорным, как расправлялись в древнем Риме со Спартаком. Вспомните, полковник, шесть тысяч восставших там было распято на столбах. Дорога на Москву чем хуже Аппиевой дороги?! Не освобождать от этой милости ни стариков, ни женщин, ни детей! Таков закон военного времени.
— В либерализме, господин . .командующий, была моя ошибка.
— Ошибаться мы теперь не имеем права, полковник. Мы должны перещеголять римлян. И так же ловко расправиться с русскими спартаковцами, чтоб добиться своей цели! — и, одарив Степанова прежней скупой улыбкой, Колчак протянул ему костистую руку, бросив:— До встречи!
Когда Степанов скрылся за дверью, Колчак проковылял к окну, откинул тяжелую штору —на стеклах виднелись легкие мазки все еще стойко державшейся сибирской зимы.
Чего же удивляться, еще только конец февраля... Так и должно быть. Это не Париж, а Омск. Он вспомнил жену, которая год назад бежала с восьмилетним сыном из Севастополя в Париж. «Пусть там в тепле они переживут это смутное время. А мне, видать, самим господом богом предназначено быть во глубине сибирских руд... И ведь удивительно, как сложилось все. Когда-то был на Таймыре, дважды зимовал на Ново-Сибирских островах... Потом венчался с Софой в Иркутске... И вот — снова судьба бросила в Сибирь,— подумал Колчак.— Хорошо, что еще тут не один...— и он пожалел, что сегодня не удалось повидать ему актрису Тимиреву.— Право же, она хорошая хозяйка и прелестная женщина».
Колчак неслышно прошагал по комнате из угла в угол и, взглянув на полусогнутую карту, лежавшую на столе, остановился. Худое вытянутое лицо его снова стало аскетически строго и непроницаемо.
«Вот он, пятачок, который должен предрешить исход нашей кампании. Этот Степанов, конечно, прав,— главное, вступить в Верховья Вятки и до весеннего паводка зацепиться за правый ее берег. Ну, что же, так оно и должно... Сомнений в успехе кампании не может быть. У красных немногим больше сотни тысяч солдат в опорках и лаптях. У меня четыреста... четыреста тысяч штыков и сабель. У них полторы тысячи пулеметов, у меня свыше трех. У них от силы триста орудий, у меня— шестьсот новых...»
Адмирал скупо усмехнулся.
«Надо начинать... Скорей бы развязка», — нетерпеливо думал он и, взяв со стола маленькую иконку в голубом футляре —благословение омского епископа Сильвестра,— пристально посмотрел в истомленный и жалостливый лик.
«Помоги мне, господи»,— прошептал он и, осторожно эакрыв футляр, положил иконку под подушку, рядом с револьвером,
Поступил март девятнадцатого года. Он был, как я всегда в этих краях, с морозными стойкими утренниками, пышными, слегка подсиненными небесной голубизной снегами, гулкими, до звона в ушах, дорогами.
Рано утром четвертого марта две армии Колчака — Сибирская и Западная — снялись со стоянок и перешли в контрнаступление в центре и на левом фланге Восточного фронта.
Сибирская армия генерала Гайды, как считал Колчак, была па самом важном участке фронта. Она и должна была нанести главный удар по красным. Одним из первых этот удар приняла на себя 28-я дивизия Азина., Расположившись вдоль тракта Викбардинский завод — Оса, азинцы несколько дней упорно обороняли железную дорогу Казань — Екатеринбург, прикрывая путь, идущий на город Осу и Боткинский завод. Но силы были неравны.
Отходя с тяжелыми боями, красные оставляли один населенный пункт за другим. Через месяц враг уже захватил Сарапул, Ижевск,, белые подошли к Балезину. Шли ожесточенные бои за станцию Сюгинскую.
Колчак, двигаясь поездом, торжествовал: вот-вот он и на правом берегу реки, а там —Вятка, и путь на Москву открыт.
По Казанскому тракту, обсаженному с двух сторон древними березами с подсыхающими уродливыми сучьями, к городу Вятке потянулись беженцы. Вначале они шли в одиночку или небольшими группами, но когда белые стали подходить к реке, хлынула людская волна. С узлами за плечами тащились женщины с детьми, эвакуировались в глубь тыла лазареты, по расползавшимся от апрельского солнца дорогам везли раненых. А тракт Казанский с Ржаным Полоем почти что рядом. В деревне теперь только об этом и разговор — опять началась беспокойная, тревожная жизнь. Того и гляди колчаки придут, а они, как рассказывают беженцы, будут по-страшнее и степановцев. Рассказывали, что эти колчака
живых людей в землю закапывают, деревни дотла сжигают... Шли с беженцами вести — одна страшней другой.
Федярке дома не сиделось. Натянув на валенки дедушкины кожаные бахары, похожие на большие галоши, он выбегал к дороге и часами простаивал на обочине, смотря на странное переселение людей. «Откуда их столько взялось?» — думал Федярка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119