..
— Софрон больше не староста,— возразил Васалие и подробно рассказал, как этой ночью Митру самовольно его сместил и заодно выгнал из села Гочимана. Он добавил также, что Урсу, Клоамбеш, Пику, Марку Сими и другие очень обозлены этим и считают, что виноват во всем он, директор.
Джеордже громко засмеялся, но Эмилия чувствовала, что в смехе его нет и следа искренности. Когда она предложила ему позавтракать, он отказался и, сказав, что ему некогда, поспешно зашагал к церкви.
Глупый поступок Митру вывел его из себя. Этого, по его мнению, ни в коем случае нельзя было делать после несчастья на ярмарке. Джеордже шел быстро, не отвечая на приветствия и не обращая внимания на перешептывания людей за его спиной. Перед церковью собралась группа парией, которые с ним не поздоровались, " а когда он отошел, то услышал пронзительный и злобный выкрик:
— Безрукий! Предатель!
Он хотел остановиться и подойти к ним, но взял себя в руки. Это не имело никакого смысла. Его охватило сомнение — может быть, он в чем-нибудь ошибся. Село, над которым сверкало яркое, но холодное солнце, показалось ему чужим и враждебным. Давали себя чувствовать голод и усталость. Джеордже решил поговорить с Урсу, которого уважал, объяснить ему смысл наступающих времен и попросить стать старостой, чтобы демократическая деятельность в селе была с самого начала связана с этим уважаемым всеми именем.
Джеордже знал, что ему придется изрядно повозиться с Митру, но не предполагал, что тот будет так самовольничать, а это случилось уже дважды. Слова, сказанные Митру тогда на кукурузном поле, не давали Джеордже покоя. Оп старался о них не думать, но дело не в словах, а в действительности, которая скрывалась за ними. Он владел землею, а Митру его батрак. Это истина для всех окружающих. Искренность тут пи при чем, речь идет о давно установленном порядке, от которого внутренне он уже отказался, но который продолжал незыблемо существовать для других. Это была их правда, правда других, беспощадная и пристрастная.
По пути Джеордже решил, что не должен думать о препятствиях, которые встанут на пути объявления его правды. Эта правда существовала, и он знал это так же твердо, как то, что живет правда целой грядущей эпохи, Он не должен спрашивать себя, достоин ли он сообщить
0 ней своим близким. Перед ним был один возможный путь... И где-то в этом переплетении, которое с 1943 года ничто не могло сломить — ни нищета, ни война, ни ежедневная смертельная опасность,— билось что-то беспокойное и упрямое — бессилие заставить ближних и главным образом Эмилию понять себя. Отношения между ними после его возвращения складывались совсем не так, как ему этого хотелось: повседневная жизнь, ночи, разговоры — все «это захватывало его лишь частично. Ему хотелось рассказать ей все, но останавливал какой-то стыд, он побаивался Эмилии, особенно теперь, когда стал калекой.
В эти минуты ему хотелось лишь одного — побыть в одиночестве где-нибудь в лесу, в поле, где угодно, но только не в селе среди крестьян, которые шагали в церковь и не здоровались с ним.
Ворота у Митру были широко открыты, и первый, кого Джеордже увидел, был Арделяну. Голый до пояса, он мылся у колодца, покрякивая от удовольствия.
— Эй, господин староста! К тебе гости,—закричал он, смеясь.
— Иду,— раздался из сарая голос Митру. Арделяну вытерся рубашкой, надел ее и подошел
к Джеордже с протянутой рукой.
— Вы слышали о подвиге Митру? А я засиделся допоздна в корчме и решил переночевать здесь, в сарае.
На пороге появился Митру. При виде Джеордже он заметно смутился.
— Вот заделался старостой на свою голову,— с притворной веселостью сказал он.
— Мы проговорили почти до утра,— сообщил Арде-ляпу, явно желая опередить Джеордже. — Конечно, с политической точки зрения это большая глупость...
— Что я смыслю в политике? — насупился Митру.— 11 м черта не смыслю... Увидел, что теперь можно расправиться с господами вроде Ионашку... ну и решил...
— ...ошибка,— продолжал Арделяну, перебивая.
Однако в любом случае Софрон не мог остаться старостой. Слишком тесно он связан с сельскими реакционерами и... в конце концов... Нам придется поговорить с Гэврилэ Урсу и провести в селе, как говорится, разъяснительную работу.
— Вижу, что богатеи по-прежнему в цене,— съязвил Митру. — Мы годимся лишь на...
— Не об этом речь,— мягко перебил его Джеордже,— Речь идет о судьбе села.
Из сарая вышли одетые по-воскресному Глигор Хахэу и Павел Битуша.
— Мы провели здесь что-то вроде совещания,— объяснил Арделяну,— и организовали партийную ячейку, если можно так выразиться,
«Без меня»,—подумал Джеордже и стал закуривать. Он вдруг почувствовал себя утомленным и неприязненно посмотрел на Арделяну, но тот не заметил его состояния или сделал вид, что не замечает].
— А мы как раз собрались заглянуть к вам,— продолжал говорить Арделяну,— занятий сегодня в школе нет, и мы могли бы провести собрание там...
— Пожалуйста.
— Может быть, после обеда. Сейчас Митру должен идти в церковь.
— Куда? — удивился Джеордже.
— В церковь,— недовольно скривился Митру. — Вот посылает.
— Завтра на селе наверняка узнают о создании партийной ячейки. Пусть они убедятся, что реакционеры врут...
— Но как я пойду? В этом рванье? Да меня еще больше на смех поднимут.
— Коли я тебе дам свою одежку, все равно высмеют,— пробасил Глигор.— Вчера ведь был чучело чучелом.
— Флорица,— неожиданно крикнул Митру. — А ну, выйди! Пусть господин директор посмотрит на тебя!
Из сарая никто не ответил.
— Не слышишь?
— Мне стыдно,— послышалось из сарая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190