Мир мне уже не
казался зловеще-пугающим, как прежде. Я еще не знал, как и что
со мной произойдет в будущем, но уже был уверен за свою судьбу.
Вернувшись из церкви, я повалился как был, в одежде и ботинках,
на байковое покрывало скрипучей пружинной кровати и,
изнуренный, но радостный, смотрел просветленным взглядом в
темный потолок, по которому то и дело проползал длинной и косой
полосой, прочерченной бегущими тенями от забора, свет далеких
фар еле слышных машин, проходивших по дороге, начинавшейся
сразу за Интернатом. Этот приглушенный свет из взрослого,
незнакомого мне мира наполнял мою грудь сладкими грезами, и
сердце стучало в ней ровно и спокойно: "Я буду жить вечно...
веч-но-веч-но-веч-но-веч-но..."
Радость переполняла меня, я буквально раздувался от нее,
казалось, вот-вот, и я взлечу под потолок, наполненный ее
легкой энергией. Мне нужно было срочно поделиться своим
счастьем, вылить на кого-то его избыток. Я включил ночник,
растолкал Игора и взахлеб рассказал ему историю про
качнувшегося Спасителя. К моей некоторой досаде, он при этом
непрестанно тер глаза, чесал под мышками и зевал. Наконец, он
окончательно проснулся и уперся взглядом в настольную виселицу
мессии, которую мне прислал отец по случаю начала религиозной
учебы. Она была небольшой, но из красного дерева, очень хорошей
старинной работы и принадлежала резцу мастеров известной
Нююренбергской школы. Какое-то время я, поддавшись Игору,
рассматривал ее тщательную раскраску, позволявшую увидеть
мельчайшие детали, например, красную повязку со свастикой на
рукаве Спасителя и железный крест на его груди. Даже веревка,
обмотанная вокруг шеи Человеко-Бога, была витой и завязанной на
узел, а не просто медной проволочкой с крючком, как на дешевых
статуйках.
- Спаситель... качнулся, - задумчиво проговорил Игор.
В следующий момент он сделал нечто простое, но
неожиданное: он ткнул указательным пальцем подвешенную к
перекладине фигурку. С неприятным чувством, которое сложно
описать, но в гамме которого основными компонентами были
одновременно циничное чувство превосходства над маленькой
фигуркой и страх перед тем, кого она изображала, я следил
глазами за сапогами мессии, как за маятником.
- Спаситель, - опять задумчиво произнес Игор и
фиолософски-равнодушно добавил, - какой он, к черту,
"спаситель", когда даже себя от петли спасти не смог?
Прежде чем смысл его слов дошел до моего разума, я ощутил
сердцем, что он сказал нечто преступно-кощунственное -
задрожав от гнева, я набросился на Игора, повалил его на пол и
принялся неистово долбить его в голову кулаком. Почувствовав
свою неоспоримую вину, он почти не сопротивлялся, только вяло
защищался, прикрывая глаза, чтобы я не наставил ему синяков.
Когда я успокоился и отпустил его, он сосредоточенно утер
с лица кровавые сопли, буркнул "извини" и повалился на кровать
лицом к стене. Наутро он не подал виду, что ночью что-то
произошло, и если бы не его распухший нос, можно было бы
отнести тот печальный инцидент к разряду сновидений. Но это
было, было, было... Впрочем, никогда мы не вспоминали об этом
вслух.
День шел за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, но
чудесные способности, обещанные Спасителем, не спешили
пробуждаться во мне. Впрочем, я не торопил их, потому что у
меня в запасе было еще несколько лет и я был твердо уверен в
том, что в один прекрасный день превращусь из никчемного
гадкого утенка в прекрасного одаренного лебедя. Главным было
то, что я получил знак от Спасителя и тем самым попал в круг
избранных. Сейчас я уже могу сформулировать свои ощущения тех
лет, но в ту пору это были не мысли, а интуиция, и она
подсказывала мне, что достаточно нести на себе печать
Спасителя, и тогда способности появятся сами собой, не важно
какие, но это будут гениальные, даже сверхгениальные
способности, потому что придут свыше, по небесной милости.
И вот, как говорится в сказках, "в один чудесный день", а
было мне тогда тринадцать лет, я заметил, что вижу в окружающих
меня предметах и явлениях некую скрытую поэзию. Стоило мне
взглянуть на что угодно, будь то снегопад в свете прожектора на
охранной вышке или нечто более будничное, к примеру, тюлевая
занавеска на окне столовой, по краям обычной картинки возникала
некая музыкально-поэтическая аура. Когда я начинал эту ауру
внимательно рассматривать, по моему телу проходили медленные
теплые волны, волны любви ко всему, что меня окружало, к миру в
целом и к каждой его частичке. Это было так необычно и так
волнующе, что не оставалось сомнения в божественности
происхождения такой ауры.
Оставалось только перенести свое видение на бумагу, чтобы
поделиться доверенной мне тайной поэтической сущности мира с
окружающими. Это оказалось самым сложным. Стихи сами собой,
легко и непринужденно, выплескивались на бумагу, но без всякой
рифмы, а когда я пытался заменять одни слова другими, более
подходящими по звучанию к предыдущим, терялся смысл всей фразы.
Очень скоро меня охватило отчаяние: мои стихи не были похожи на
стихи, а значит, я не умел распорядиться божьим даром. Я
стеснялся показать кому-либо свои маленькие произведения,
потому что боялся непонимания и насмешек.
Единственным человеком, которому я доверился, был мой друг
Игор. Когда он внимательно прочитал от начала до конца
исписанную мной тетрадку в 12 листов (это казалось мне тогда
бесконечно много), то серьезно и даже с необычным для него
пафосом сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55