И он, сползши, наконец, со стула, рухнул на колени перед кардиналом, подняв к нему залитое слезами лицо.
- Господа, помогите его высочеству сесть, - не поворачивая головы и не повышая голоса, распорядился Ришелье.
Д'Артаньян с Рошфором, проворно подхватив принца крови под локти, не без труда подняли его и посадили на стул, крепко придерживая за плечи, чтобы исключить повторение сцены, позорившей, если подумать, всех ее участников.
- Хорошо, - сказал Ришелье, словно осененный внезапной мыслью. - Я могу попытаться что-то для вас сделать. Но в обмен на полную откровенность.
- Можете не сомневаться, монсеньёр! Поклянитесь, что....
- Как духовному лицу, мне не пристало произносить клятвы, - сказал Ришелье. - Но, повторяю, если вы будете откровенны, я сделаю для вас многое...
- Что вы хотите услышать?
- Все знает только господь бог, - сказал Ришелье. - Я не всемогущ и не всевидящ, я всего лишь скромный прелат и министр... В перехваченных письмах упомянуты далеко не все главные заговорщики. Кто еще участвует, кроме вас и принца Конде?
- Антуан де Бурбон, граф де Море...
Ришелье грустно усмехнулся:
- Не просто побочный сын Генриха Четвертого, а узаконенный им... Король Людовик пожаловал ему столько аббатств, что другой мог бы до конца жизни радоваться таким доходам... Еще?
- Оба Вандома...
- Ну, эти, по крайней мере, - бастарды без всякого признания...< Цезарь и Александр де Вандом - побочные сыновья Генриха IV от Габриэль д'Эстре (граф де Море - от Жаклин де Бей) > Далее?
- Маршал Орнано, мой воспитатель...
- А как насчет королевы-матери Марии Медичи? Во многом человеку понимающему чувствуется ее рука...
- Ну конечно! - горько расхохотался герцог. - Как же может такое вот дело обойтись без моей дражайшей матушки? Разумеется, она вложила в заговор весь свой ум и до сих пор не растраченные силы...
Кардинал задавал вопросы, а герцог Анжуйский покорно отвечал, искательно заглядывая ему в глаза. Д'Артаньян понимал, что Гастон говорит правду - иные детали невозможно было выдумать именно в силу их чудовищности. Постепенно вырисовывалась стройная картина, а герцог, уже немного успокоившись и осушив с разрешения кардинала поданный Рошфором стакан вина, говорил и говорил - о том, как королева-мать вкупе с супругой нынешнего монарха, наследным принцем и несколькими не менее родовитыми особами готовы были вновь впустить в Париж испанские войска, как сорок лет назад, лишь бы только добиться своего; как готовы были отдать испанцам за помощь пограничные провинции и крепости; как должны были заточить в монастырь короля Людовика, позаботившись о "божественном провидении", оборвавшем бы нить жизни свергнутого монарха; как собирались поднять парижан, захватить Арсенал и Бастилию, разгромить дома сторонников кардинала после смерти его самого...
Оказалось, что д'Артаньян не знал и половины. Его все сильнее охватывало мрачное, тоскливое бешенство, так и подмывало, выхватив шпагу, вонзить острие в спину приободрившегося хлыща, уже со спокойным лицом рассказывавшего о вещах, заставлявших еще не утратившую провинциальную чистоту душу гасконца переполниться ужасом и омерзением. Иные иллюзии рассыпались на глазах, бесповоротно гибли. Этот человек, уже позволивший себе пару раз улыбнуться, был Сыном Франции, священной для провинциала фигурой...
- Вот и все, - сказал Гастон, утирая со лба обильный пот. - Честное слово, больше мне нечего сказать...
"Да как ты смеешь говорить о чести, мерзавец?" - вскричал про себя д'Артаньян.
Должно быть, обуревавшие его чувства отразились на лице - потому что Ришелье, обратив на д'Артаньяна ледяной взгляд, чуть приподнял руку, вовремя остановив д'Артаньяна, готового уже совершить нечто непоправимое.
- Ну что же, ваше высочество... - задумчиво сказал Ришелье. - Боюсь, вам еще придется какое-то время побыть моим гостем... Прошу вас. Я сам покажу вам ваши покои.
И он, подав Сыну Франции уверенную руку, повел его из зала.
- Что с вами, д'Артаньян? - тихо спросил Рошфор. - Вы жутко побледнели...
- Еще минута - и я бы его проткнул шпагой, - сознался гасконец.
- Боюсь, я успел бы удержать вашу руку...
- Но как же это, граф... - сказал д'Артаньян в совершенной растерянности. - Сын Франции, брат короля...
- Друг мой, - мягко сказал Рошфор. - Как-то, когда я ожидал вас у вас дома, от скуки выслушал историю вашего Планше, у которого родные братья отобрали мельницу и выставили из дома... Право, это то же самое. Отчего вы решили, что в Лувре обстоит иначе? Вместо жалкой мельницы - корона, вот и все. Некая суть остается неизменной, как и побуждения завистливых претендентов, неважно, на мельницу или на королевство... Привыкайте, если вы собираетесь и далее жить в Париже... Все то же самое. Только простяга Планше этого никогда не узнает, а мы с вами - в худшем положении, нам приходится знать... Вопреки расхожему мнению, знание дворцовых тайн отнюдь не возвышает человека над окружающими, а наполняет его душу пустотой и грязью... Или вы не согласны?
- Согласен, граф, - с горестным вздохом промолвил д'Артаньян.
И поднял голову на звук шагов. Это возвращался кардинал - быстрой походкой человека, у которого впереди множество срочных дел.
- На коней, господа, на коней! - распорядился он. - Мы немедленно скачем в Париж - нужно навести порядок и там... Д'Артаньян, надеюсь, вам нет нужды напоминать, что всего, чему вы только что были свидетелем, никогда не было? В конце концов, Сын Франции - не только человек, но и символ... Символу положено оставаться незапятнанным, а поскольку символ и человек связаны столь неразрывно, что разъединить их не может даже сама смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120