- Пока этой модой не завладели бы престарелые мегеры и прочие уродки.
- Ну, можно было бы все продумать, - решительно сказал д'Артаньян. - Запретить, скажем, старым и некрасивым носить такие юбки...
- Ага, и уж тогда вас непременно растерзала бы толпа разъяренных баб, - фыркнул Шакспур. - Какая женщина признает себя старой и некрасивой?
- Пожалуй, - согласился д'Артаньян. - Значит, вы - господин Шакспур, поэт, и у вас есть герб... А вы, сударь?
- Меня зовут Оливер Кромвель, - сказал молодой человек.
- И вы наверняка дворянин, судя по вашей осанке и шпаге на поясе?
- Имею честь быть дворянином. Из старинной семьи, надо вам знать. Мой предок по линии дяди даже был когда-то лордом-хранителем печати у короля Генриха Восьмого. - И молодой человек признался, слегка поскучнев: - Правда, король отблагодарил его за верную службу тем, что послал на плаху...
- Ну, с королями это сплошь и рядом случается, - понятливо поддакнул д'Артаньян, наливая себе еще виски. - Благодарности от них ни за что не дождешься. Да что там далеко ходить... Возьмите, например, меня. Совсем недавно случилось мне спасти одному королю свободу, жизнь и трон... И как, по-вашему, он меня отблагодарил? Милостивым наклонением головы и парой ласковых слов... Честью клянусь, так и было! Хоть бы пару пистолей прибавил...
- Не те нынче пошли короли, - глубокомысленно заключил Шакспур, опрокидывая стаканчик виски. - Другое дело в старину... Старые короли ни в чем не знали меры, и награждали по-королевски, и карали. Уж если они сердились, отрубленные головы валялись грудами, а если осыпали милостями, то простой конюх в одночасье делался герцогом...
Оливер Кромвель фыркнул:
- Ну, что до последнего - то все мы знаем беззастенчивого выскочку, который стал герцогом чуть ли не из конюхов...
- Я о другом, Оливер, - сказал Уилл. - О том, что в старину и кары, и милости отмеряли другой мерой...
- Я понимаю, Уилл. Мне просто грустно... - Молодой человек залпом осушил свой стакан. - Вы знаете, Дэртэньен, что со мной произошло? Мы с моим родственником, почтенным Джоном Хэмденом, членом палаты общин парламента, совсем было собрались навсегда переселиться в Америку, в колонию Массачусетс. Уже нашли корабль и внесли деньги за проезд. Но мой родственник сам не платил "корабельного налога" и призывал к тому же других. И его величество, чтоб ему пусто было, издал незаконное распоряжение: те, кто не заплатил налога, не имеют права покидать Англию. Мы уже поднялись на корабль... но отплытие отменили, а нас вместе с другими такими же бедолагами заставили сойти на берег...
- И что же вы намерены делать? - сочувственно поинтересовался д'Артаньян. - Заплатить?
- Ни в коем случае! - нахмурился Кромвель. - Не видать ему наших денег! Его величество еще убедится, что поступил опрометчиво, не позволив нам навсегда покинуть Англию. Честью клянусь, я ему так не спущу!
- И правильно, - сказал д'Артаньян. - Таких королей, по моему глубокому убеждению, нужно учить уму-разуму. Драть налоги с дворян, подумать только! Значит, вашему предку отрубил голову Генрих Восьмой? Слышал я у себя в Беарне про этого вашего Генриха. Это правда, что он каждое утро приказывал привести ему новую жену, а к вечеру отрубал ей голову? У нас говорили, что таким образом сгинуло не менее пары сотен благородных девиц...
- Молва, как обычно, все преувеличивает, - ответил Кромвель. - Король Генрих казнил лишь двух своих жен - и еще с двумя развелся...
- Тоже неплохо, - сказал д'Артаньян. - Решительный, надо полагать, был мужчина...
И подумал про себя: "Будь на месте нашего мямли Людовика этот самый Генрих, да прознай он, что его женушка крутит шашни с заезжим франтиком... У такого не забалуешь! Снес бы беспутную головушку, как пить дать. Да и братца вроде Гастона удавил бы, есть подозрение, собственноручно. Не повезло нам с монархом, ох, не повезло..."
- А вы, стало быть, сударь, пишете стихи и пьесы? - спросил он толстяка Уилла. - И их, я слышал краем уха, даже на сцене представляют? Надо же! Первый раз вижу живого поэта... то есть, я и мертвых-то раньше не видел... ну, вы понимаете мою мысль... В толк не возьму, как это можно написать длинную пьесу, чтобы все было складно и ни разу не запуталось...
- Занятие, надо сказать, не из легких... - сказал польщенный Уилл.
- Будьте уверены, уж я-то понимаю, - заверил д'Артаньян. - Хоть про нас, гасконцев, и говорят, что люди мы дикие, темные и неученые, но я в Париже, да будет вам известно, и в книжные лавки захаживаю, и стихи дамам декламирую. А вы, простите, пьесы пишете наверняка из древней истории?
- Совершенно верно.
- Ну да, конечно, - грустно сказал д'Артаньян. - В старину жизнь у людей была не в пример интереснее. А теперь... Как скучно мы живем, господа! Тоска гложет... Вот взять хотя бы меня. Не жизнь, а сплошная скука: дуэли, интриги, заговоры... Как-то мелко все это, право! Вот в старину были страсти! Мифологические, учено говоря! Не нынешним чета...
Уилл подумал и спросил:
- А вы никогда не задумывались, дорогой Дэртэньен, что лет этак через двести люди будут говорить точно так же? Что тогдашние интриги и битвы покажутся им скучными, а вот наша жизнь - не в пример более увлекательной, отмеченной кипением прямо-таки мифологических страстей? Вдруг да и о вас напишут пьесу...
- Обо мне? - горько вздохнул д'Артаньян. - Спасибо на добром слове, дружище Уилл, но мне этого вовек не дождаться. Пьеса про то, как я на Пре-о-Клер дерусь на шпагах с Портосом? Это же такая обыденность... Давайте выпьем за ваше здоровье, Уилл! Почему вы так грустны, Уилл? Вас тоже не пускают в Америку?
- Мои печали несколько другого характера, - признался Шакспур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120