!
— За те три месяца, что я тут лежу, не было минуты, чтобы я не проклинала день своего рождения. Да если б я раньше знала, что меня тут ждет, ни за десять тысяч, которых у меня все равно пока нет, ни даже за сорок не согласилась бы на такие муки! Я ведь что думала? Ну, отрежут у меня безболезненно эти несчастные сто граммов, ну, заживет рана, я получу свое и вернусь восвояси. И, само собой, не сомневалась, что все это будут делать женщины... И что же? Женщины меня только усыпляли, хотя до конца ни разу так и не усыпили, я даже слышала, как пан главный врач все причмокивал: «Гляньте-ка, ну и ягодка, я вам скажу!» И неизвестно еще, кто, кроме него, на меня свои глазки пялил, пока на мне и рубашки-то не было... Потом, только я очухалась, говорят — не смей двигаться, не то оба умрете! Какое там двигаться, если меня к шинам привязали! Но самое страшное началось, когда я сообразила, что лежу на подвешенном полотнище, а подо мной, под полотнищем под этим, лежит он, пан Рудольф! Господи Иисусе, три месяца без движения, да еще шестью швами пришитой к мужчине!
— Но это было необходимо, Люция! Перед войной, помню, у одного рабочего на пражском заводе затянуло волосы в станок и сорвало почти всю кожу с головы, так нашлись три девушки-подружки, которые согласились пожертвовать своей кожей. Тогда, правда, ничего не вышло, потому что...
Не поняв, к чему клонит Марта, Люцка перебила ее:
— Так ведь их трое было! А меня одну четырежды резали и каждый раз обещали: «Ну, милая, потерпи, теперь уж точно в последний раз...» А сами?
Люцина рассердилась вконец, а уж себя ей до чего жалко стало! Губы едва слушались ее, дергались помимо воли все сильнее, в конце концов ей пришлось замолчать.
В таком состоянии сестра Марта видела ее впервые.
Однако ей было известно верное средство, как наставить эту заблудшую овечку на путь истинный. Начала она издалека:
— Знаете, Люция, до сих пор я от вас не слышала никаких жалоб. И шептали вы что-то про себя, и вздыхали, и стонали, но ни разу вы не проклинали час своего появления на свет Божий, а теперь-то уж, когда все благополучно обошлось, это и вовсе ни к чему. Зачем, Люциночка, вам брать грех на душу, да к тому же один из самых тяжких! Ибо в нем заключено отчаяние ваше и сомнение в милосердии Божьем, и потому грех ваш будет тяжким вдвойне, ведь сам Господь Бог явил вам безграничное свое милосердие, ниспослав испытание, из которого вы вышли с честью и в полном здравии. Господь Бог вашу жертву принял и помог этому... этому несчастному юноше. Перст Божий указал вам путь, а вы живете в слепоте, если не видите, что перед вами открыты врата Царствия небесного, поскольку через чистилище вы уже прошли на земле. И потому, если бы вам удалось до конца жизни пребывать в святой чистоте и невинности, в любви только к Богу и ближнему, после вашей земной смерти вы присоединились бы прямо к Вечной Славе Господней... А нет на земле более чистой и угодной Богу жизни, чем в нашем монастыре сестер милосердия! Ибо мы возлюбили ближнего не только как самого себя, но даже больше, ночами не спим ради того, кто порой, а может, и вовсе этого не заслуживает!!! Но за мной — мир, надо мной — только Господь Бог, и так будет до той блаженной минуты, когда среди ангелов небесных я услышу наконец
голос своего Небесного Суженого: «Приди ко Мне, невеста Моя! Приди ко Мне под венец!»
Последние слова сестра Марта произнесла под стук массивных четок, снятых с пояса. Поцеловав отягощающее их латунное распятие, истинную их жемчужину, единственное мерило веры для аскетических сердец, она опустилась на колени перед окном, чтобы видеть только небо, и обратилась к Богу...
Моление сестры Марты производило весьма сильное впечатление не столько из-за ее зычного голоса, на который, прося смилостивиться, приходили больные из соседних палат, сколько благодаря редкой пылкости и отрешенности. Говорят, учредительница праздника Тела Господня, благословенная Юлиана, аббатиса монастыря в Монкорильоне, столь страстно молебствовала, что даже возносилась над землей. И если сестра Марта не снискала такой благодати, то, конечно, не по своей вине, в молитвах душа ее прямо-таки рвалась к престолу Господню, пребывая в заоблачных далях, но не на нашей бренной земле.
Молитвы сестра Марта читала на разные манеры, никогда не повторяясь. Она с упоением погружалась в аромат своих мистических роз , срывая один за другим все сто пятьдесят лепестков и прекрасно понимая, как следует читать пять десятков радостных, столько же горестных и торжественных молитв; перебирая четки, она впадала в экстаз — и, вторя ее голосу, также понижая и повышая его, слово в слово повторяла за ней Люцка!
Впрочем, ее сегодняшний, в сущности, робкий протест показал, что влияние сестры Марты на религиозные чувства маленькой мученицы не столь уж безгранично... При чтении «Хвалы Пресвятой Троице» Люц-кин экстаз заметно поубавился. А когда дело дошло до первого десятка молитв во славу Девы Марии, негромкий стон нарушил молебственное состояние самой достопочтенной монахини...
Исходил он, правда, не из уст человеческих — это скрипнула слишком плотно прилегавшая створка ночного столика... Но вот ответ, который Люцина должна была произнести — «...и Матерь Господа Иисуса Христа»,— последовал с явным опозданием.
1 В чешском языке слово «гигепес» образовано от «гиге» — «роза» и обозначает по-русски и «четки» и «венок». (Примеч. перев.)
И с тем большим пылом сестра Марта заново начала молитву Пресвятой Богородице, своим устремлением к небесам пытаясь увлечь за собою несознательную, окруженную земными соблазнами душу этого сущего ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70