Пока лифт ехал вниз, она теребила сердечко и вспоминала мерзкого Сашку, и до того были неприятны ей эти воспоминания, что она никак не могла от них отделаться; образы липли к Лизе как пчелы или, например, мухи.
На восьмом этаже лифт остановился и впустил в свое старческое чрево того самого прораба, что любил материться на восход. Прораб был толстый, такой толстый, что когда он вошел в кабинку, Лизоньке почудилось, будто ее со всех сторон обложило топленым жиром. Ей показалось, будто жир проник в ее ноздри и уши, и затек даже под майку. От прораба пахло махоркой, и он сипло дышал, упершись ладонями в стенку позади Лизы. Он внимательно смотрел на нежное Лизино личико, отчего она смущалась и краснела.
– Вниз? – спросил прораб хрипло.
– Да, на первый этаж, – прошептала Лизонька.
– Да, на первый этаж, – после паузы повторил прораб, занес раздувшийся от жира палец над кнопкой и замер.
– Вниз… – обреченно сказала Лиза, и прораб нажал на кнопку.
Они приехали на первый этаж, двери отворились, но прораб не спешил выходить и не давал выйти Лизе. Он обтекал ее, вжимал в стену и говорил, выдыхая слова вместе с тяжелым смрадом:
– Ты, Лизавета, будь осторожнее. У меня, знаешь ли, есть предчувствие, что ты сегодня сядешь не в тот автобус. А мои предчувствия, чтоб ты знала, редко меня обманывают. Вчера я предсказал рабочему Тимофею, что он упадет с балки в пьяном угаре. И что же? Мы с ним допились до угара и забрались на ту самую балку. Я выстоял, а он упал. Так-то, Лизавета.
Лиза, как запомнила, повторила эту фразу, робко улыбнулась прорабу и сказала: я поняла!
Прораб пробормотал «я поняла!» в ответ и пропустил ее. Лизонька, стуча каблучками по бетону, выбежала из подъезда и немедля забыла о пренеприятном происшествии. Новые заботы появились. Первой заботой стала неимоверная духота, которая спускалась к Лизе с покрытого тучками неба, а также поднималась от пышущего жаром асфальта. Второй заботой стал прыщавый парнишка по кличке Коржик, который с первого класса души не чаял в Лизоньке. Он стоял у синего ларечка и, с заботой поглядывая на дерущихся дворняг, потягивал пиво. Увидев объект своих любовных устремлений, Коржик в два глотка допил хмельной напиток и вразвалочку, сунув большие пальцы рук в задние карманы джинсов (по-модному, по-столичному!), пошел к ней. «Вот оно, мое проклятье», – мрачно подумала Лизонька и быстрее застучала каблучками по асфальту, но мерзкий Коржик догнал ее и приноровился к ее шагу.
– Лизка, – сказал Коржик, нахально улыбаясь, – а я вступил в клуб модернистов!
– Лизка, – обреченно повторила она, мечтая, чтобы уши ее нечаянно отвалились, и она перестала слышать бред Коржика, – а я вступил…
– Погоди-погоди! – перебил ее противный Коржик. – Эти повторы – это предрассудки, с которыми ты, Лиза, должна бороться! Ты должна победить их в себе! Какой-то пророк пару тысяч лет назад сказал, будто люди в мире начнут пропадать из-за того, что разучатся слушать друг друга – и что? Пророк даже не знал об автобусах! Почему ты решила, что пропадают именно те автобусы, где сидят люди, которые не слушают друг друга? Я, модернист, скажу почему! Тебе промыли мозги церковники!
– Я ничего не решала! – закричала взбешенная Лизонька и побежала от растерянного Коржика прямиком через парк, расталкивая степенно гуляющих горожан. Коржик крикнул ей вслед:
– Лиза, приходи сегодня в шесть на собрание клуба модернистов!
Когда прыщавая физиономия Коржика исчезла за поворотом, Лизонька несколько пришла в себя и замедлила шаг. Пот букашками сползал по ее шее, и половинка сердечка липла к коже. Лизонька кляла себя за то, что надела глупое украшение.
Где-то за парковыми кленами кричал репродуктор, и играла музыка. На летней площадке кружили в танце парочки в белом, и были среди танцоров только красивые и стройные женщины, и, что самое главное, красивые и стройные мужчины. «Почему мне такие не попадаются?» – спрашивала себя обреченно Лиза. Она хватала сердечко, злилась на себя за проявленную слабость, и отпускала мерзкую пластмассу.
По тенистой аллее она, подавленная, вышла из парка. Смотрела только вниз, избегая заглядывать в глаза прохожим, и ей казалось, что все указывают на нее и смеются, потому что на Лизоньке глупые старые джинсы, идиотская белая майка и дурацкая (о, насколько она хуже всего остального!) половинка сердечка. Не дойдя до остановки, Лизонька ткнулась носом в спину застывшего столбом человека, поспешно извинилась, отошла, снова ткнулась – теперь в другого – и пробормотала:
– Да что за черт!
Отовсюду раздались возгласы «Да что за черт!», и Лизонька наконец решилась и оторвала взгляд от асфальта. Увидела, что у остановки собралась большая толпа, а поперек дороги стоит красный автобус. Лиза поспешно протолкалась сквозь толпу и, обнаружив себя в первых рядах, обнаружила также, что автобус пуст, а подле него стоит сухощавый батюшка в красной рясе и порыжелом котелке. У батюшки была черная борода и обвислые усы, а глаза оказались красные; наверное, батюшка молился за души прихожан всю ночь и не спал. В руках он сжимал священную пятиконечную звезду, выполненную из чистого янтаря. Батюшка читал проповедь и объяснял, отчего исчезли люди из автобуса, а исчезли они, по его словам, оттого, что не повторяли слова друг друга и не прижигали греховные прыщи и бородавки, выступившие на теле. Лизонька мельком думала, как хорошо, что ее бородавку, на попе выскочившую, никто не видит, и механически повторяла слова батюшки. Потом подъехал другой автобус и загородил батюшку. Двери автобуса распахнулись прямо перед носом Лизоньки, и она нырнула в раствор дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120