В письме к князю Одоевскому царь рассуждает о том, «как жить мне, государю, и вам, боярам», и пишет: «Богом и государю и боярам дарованы люди... рассудите правду, всем равно».
Следовательно, роль стоящего при царе боярства он оценивает по-своему. Вот и другой пример: царь унимает религиозное рвение Никона, когда последний во время пути в Соловки за мощами митрополита Филиппа насильно заставлял сопровождавших его светских людей молиться по монашескому обычаю. В письме своем к Никону по этому случаю Алексей Михайлович согласился с тем, кто жаловался на Никона, «что никого-де силою не заставить Богу веровать». При такой вдумчивости и религиозном настроении была в Алексее Михайловиче одна черта, придающая ему еще больше симпатичности и в то же время многое в нем объясняющая, – Алексей Михайлович был замечательный эстетик. Эстетическое чувство сказывалось в его занятиях соколиной охотой, а позже – в страсти к сельскому хозяйству. Кроме обычного удовольствия охоты, помимо прямых охотничьих ощущений, царь находил в охоте удовлетворение и чувству красоты. В своем сокольничьем уложении, носящем название «Книга, глаголемая Урядник», царь очень тонко рассуждает о красоте ловчих птиц, птичьего лета и боя; видимо, охота для него есть в то же время и эстетическое наслаждение. То же чувство красоты заставляло его любоваться благолепием церковного служения и строго следить за чином его. В одном из писем к князю Одоевскому, где он описывает перенесение мощей митрополита Филиппа в Москву, отражается то же чувство красоты; особенно ярко выдается оно при описании крестного хода; царя увлекает мысль, что наконец-то гонимый святитель Филипп с подобающей честью возвращается к своей пастве. Даже в выборе любимых мест у Алексея Михайловича сказывается это поэтическое чувство: он любил село Коломенское, отличающееся живописным местоположением, хотя далеко не величественным, а из таких, свойственных русской природе, которые порождают ощущение спокойствия. Чрезвычайно любил он также Саввин Сторожевский монастырь (около Звенигорода) – это одно из прекраснейших мест около Москвы; но опять-таки красота этого места мирная, веселая, спокойная, вполне соответствующая характеру царя.
Своеобразное соединение глубокой религиозности с охотничьими наслаждениями и очень светлым, оптимистическим взглядом на жизнь, однако, не было противоречием в натуре и философии царя. В нем религия и молитвы не исключают удовольствий охотничьих и комедийных; напротив, он сознательно допускал эти удовольствия, не считал их преступлениями, не каялся после них, как делал это Иван Грозный. И на удовольствия был у него свой собственный взгляд. «И зело потеха сия полевая, – пишет он в своем Уряднике, – утешает сердца печальные и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча». Далее в том же сочинении он так наставляет охотников: «Будете охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою зело потешно, угодно и весело, да неодолеет вас кручина и печали всякие». Этот взгляд на охоту как на противодействие печали не случайно соскользнул с пера у Алексея Михайловича; по его мнению, жизнь не есть печаль, и от печали надо лечиться, гнать ее, так и Бог велел. Припомним, что писал он Одоевскому: «Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтобы Бога наипаче не прогневить». Но если жизнь не тяжелое, мрачное испытание, то и не сплошная забава. Цель жизни – спасение души, и достигается эта цель хорошею и строгою, благочестивою жизнью. Алексей Михайлович бывал тогда доволен собою, когда на душе у него было светло и ясно, когда кругом все было весело и спокойно и все на месте, все по чину. Об этом-то внешнем порядке и внутреннем равновесии и заботился всего более царь, мешая дело с потехой, аскетизм с удовольствием. И эта его забота позволяет нам сравнить его (хотя аналогия здесь может быть лишь очень отдаленная) с первыми очень симпатичными эпикурейцами, искавшими душевного равновесия в разумном и сдержанном наслаждении. Если уместно здесь припомнить Гейне с его делением людей на эллинов и иудеев, то мы можем сказать, что Алексей Михайлович был типичный эллин. В своих общественных симпатиях Алексей Михайлович был передовой человек своего времени: он вполне последовательно проводил церковную реформу и не был против реформ гражданских. Он охотно принимал киевскую науку и был милостив к киевлянам и к грекам, как вообще к иноземцам, но в то же время он оставался чисто русским и православным, не подвергаясь влиянию иноземцев (что случилось с его сыном), не проводя новых идей в общество и не будучи деятелем партий (что опять-таки было с его сыном). И при конце своего царствования, подавляя консервативный раскол, Алексей Михайлович не терпел слишком явных подражаний Западу. Он на все отзывался, но вполне не отдавался ничему, и в этом отношении его можно назвать личностью, вполне отражавшею в себе все общество XVII века...

Время Феодора Алексеевича (1676-1682)

В борьбе старого и нового порядка победа скоро склонилась на сторону новшеств, получивших право гражданства в умах и перешедших в жизнь при сыновьях Алексея Михайловича. Для того чтобы узаконить новшества, необходимо было, чтобы московский государь склонился на сторону нового порядка, стал за него сам, – и мы видим, что оба сына Алексея Михайловича, Феодор и Петр, стояли очень определенно на его стороне. Но история культурной реформы при Феодоре Алексеевиче очень отличается от последующей преобразовательной эпохи.
При Феодоре Алексеевиче реформа не выходила из Москвы и придворного мира, она касалась только верхних слоев московского общества и только в них развивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150