Или вдруг мне взбредет в голову отправиться в экспедицию на Южный полюс (мне на самом деле как-то предложили пойти поработать массовиком-затейником на танкер). В Токио по сравнению с Нью-Йорком больше людей, но все они – полные придурки. Головы черные (или белые, или гладкие), на улицах и в электричках полно лиц с уснувшим выражением. На поверхностный взгляд все каждый день двигаются, суетятся, но копни чуть поглубже – и увидишь мир ровной и гладкой тоски. Вот что такое Токио. Чтобы выжить, здесь нужно иметь как минимум две морали. Первая – находить в гладком мире неровности и шероховатости. То есть искать друзей и любовниц, которые и есть эти неровности. И еще одна – не считать Токио скучным городом. По крайней мере, находясь в Токио, стараться полюбить его.
Мама часто говорила: «Куда бы ты ни отправлялся, кем бы ты ни был, играй так, как тебе хочется. Как Гулливер».
Дети увлекаются «Путешествием Гулливера», потому что сам главный герой, Гулливер, – не кто иной, как играющий ребенок. Следуя маминому совету, я и в Токио стал играющим Гулливером. Чтобы выжить в незнакомой стране, Гулливер учил ее язык и пытался сохранить собственное достоинство, несмотря на презрение и любопытство жителей этой страны. Гулливеру удалось выжить, не став рабом, и в Лилипутии, и в Бробдингнеге, и на Лапуте, и в Японии, и в стране гуигнгнмов, потому что он не терял интереса ни к великому множеству лилипутов, ни к великанам, ни к лапутянам, ни к японцам, ни к гуигнгнмам. Он продолжал оставаться тонко чувствующим игроком. Бесчисленное количество раз он подвергался опасности, возвращался на родину, но, позабыв про печальный опыт, вновь отправлялся в плавание. Он явно давал понять, что мир существует не для Великой Британской империи, а для играющего ребенка.
В Токио многие японцы живут колониями. С виду я был обыкновенным японцем, не лилипутом, не великаном, не гуигнгнмом, и поэтому никто не проявлял ко мне любопытства. Для меня не представляло большой сложности прикинуться японцем. Подобно многим, живущим в Японии долгие годы, я толком не могу прочитать иероглифы и не знаю, как образовался нынешний Токио. Но я отличаюсь от других тем, что знаю, почему оказался в Токио, а они – нет.
В Токио нигде нет ничего такого, что несло бы на себе печать истории. Старики и привидения источают запах плесени на улицах, где бутики и рестораны стоят, тесно прижавшись друг к другу. Никто не обращает на них внимания, да и они ни с кем не заговаривают. Бывшие трущобы закопались в землю, здания Куро Тан'исохара-сэнсэя обрушились, превратившись в каменные глыбы. Говорят, раньше в Токио была целая сеть каналов. По каналам сновали суда с людьми, товарами, материалами, они служили частью транспортной системы. Но реки, по которым текла вода, незаметным образом превратились в парящие в воздухе хайвэи, реки-призраки, по которым течет информация, и паутиной опутали город. На глади этих рек не увидишь кораблей. Никто не купается в них. Только иллюзии бесшумно скользят по их водам. Вечером я прохожу сквозь иллюминацию Гиндзы или Синдзюку. Двигаюсь то вправо, то влево, как глуповатый герой компьютерной игры. Токио – город потерянной памяти. Токио плывет над зыбучими песками. То, что было вчера, уже присыпало песком, то, что было в прошлом месяце, полностью скрылось от глаз. То, что было в прошлом году, – погребено на два метра, а то, что было пять лет назад, не откопаешь без буровой установки. Память о том, что было десять лет назад, под тяжестью песка превратилась в окаменелость. Сказитель есть, но он не только слеп, но и нем.
Я вспоминаю то, что говорил Катагири.
– Подобно тому, как у необитаемого острова нет истории, нет ее и у Японии.
Понятно. У Катагири есть собственная история. Ему хорошо известно, какие обстоятельства привели его в Нью-Йорк. Наверное, это и называют историческим сознанием. В Нью-Йорке у каждого своя история, своя страна, свой бог – они сталкиваются, смешиваются друг с другом, варятся в одном котле, имя которому «Нью-Йорк». Именно в таком месте закаляется и оттачивается историческое сознание. Но у меня не получается, как у Катагири, мифологизировать свое прошлое. Это потому, что у меня нет такой сильной ненависти, как у Него.
В Токио простая рассеянность тут же приводит к амнезии. Похоже, во мне есть предрасположенность к этому. Я не знаю, кто дал мне жизнь, не бывало такого, чтобы я в течение долгого времени был ребенком одних родителей. Я разделил себя на части и отдавал их, одну за другой, множеству людей, поэтому для меня архисложно соединить память из кусочков и составить историю одного человека. Мне нельзя ни на минуту прекращать усилий по складыванию головоломки-пазла под названием «я сам». Я занимаюсь этим вместе с Микаинайтом, во сне. Разлетевшиеся в разные стороны кусочки моей памяти, части моего тела соединяются только во сне. Я не могу собрать себя с помощью истории и мифов о себе.
Сны умело разбираются в моем прошлом, иногда предсказывают будущее. С детских лет я овладел мастерством запоминать сны. Я» научился решать свои проблемы во сне и превозмогать болезни. Для моего бизнеса это было абсолютно необходимо.
Искать во сне решение вопросов реальной жизни, осознавать страдания, испытываемые во сне, как реальные. Для меня это стало совершенно естественным.
Когда я общаюсь то с чужими людьми, то с друзьями, то с братьями и сестрами, то с начальниками, то со знакомыми, я глубоко погружаюсь в их сознание и личную жизнь. Если долгое время, не прерываясь, заниматься этим, то собственное сознание замутняется, застаивается. Тогда мне необходимо отфильтровать свое сознание во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98