— Никому из друзей?
— Нет.
— А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?
— Нет.
— Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: «Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался», или «Мне неловко с ним», или просто «Я не хочу больше ходить туда»?
— Нет, — настаивал Томми.
— На самом деле ты продолжал ходить туда, так?
— Да.
— Когда ты рассказал родителям? — спросил Элиот.
— Этим летом.
— Этим летом? Два месяца назад, три?
— Да.
— Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось, Томми?
— Два года.
— Более двух лет, да, с мая девяностого года по август нынешнего года?
Томми пожал плечами.
— Что тебя заставило открыться? — Не успел Томми ответить, как Элиот добавил: — Они спрашивали тебя, случилось ли с тобой что-то в этом роде?
— Нет, — сказал Томми.
— Ты как-то не так себя вел? Твои мама и папа беспокоились за тебя?
— Протестую, — сказал я, наконец найдя причину. — Он не может свидетельствовать о том, что было у кого-то на уме.
Элиот также вскочил.
— Он наверняка знал, беспокоились ли его родители о нем, ваша честь.
— Поставьте вопрос соответствующим образом, — бесстрастно отозвался судья.
— Томми. — Элиот начал наступление. В его голосе появилась строгость. Он нахмурился и подался в сторону Томми, пытаясь сосредоточиться на вопросе. — Когда ты рассказал родителям, что случилось, они забеспокоились? Они казались взволнованными тем, как ты себя вел?
Томми опустил глаза, припоминая, когда родители в последний раз проявляли о нем заботу.
— Нет, — ответил он.
— Что произошло, какое событие заставило тебя рассказать им? Они говорили с тобой?
— Нет. Мы смотрели телевизор.
— Телевизор. А что вы смотрели?
«Делай ход. Скажи, Томми». Элиот читал письменное заявление Томми, он знал, что мальчик узнал Остина во время показа вечерних новостей. Я надеялся, что Элиот спросит его об этом, потому что ему это было на руку. Элиот должен был уцепиться за это. И если бы он сделал это, Томми мог рассказать о том, чего не было в его письменном свидетельстве.
— Новости, — сказал Томми. — Я увидел его, увидел Остина по телевизору. Там говорили, что были похищены другие дети. Я понял, что он и с другими обошелся так же, — заключил Томми.
«Молодец парень». Я не мог представить доказательства других преступлений Остина, но если Элиот случайно сам выдал эту информацию, что ж, это уже нельзя было исправить, правда?
Когда я повернулся к нему, Элиот смотрел на Томми, не показывая, что допустил промах.
— Но Остина не обвиняли во всех этих преступлениях, правда, Томми? Он представлял интересы обвиняемого. Так ведь сказали по телевизору?
— Наверное. Я не знал, что именно он сделал это с другими детьми, — сказал Томми не сбиваясь с курса.
Я заволновался, потому что Томми внутренне изменился. Он перестал казаться маленьким испуганным мальчиком, он вновь походил на мужчину в миниатюре. Он даже бросил на Остина взгляд, когда упомянули о других детях, который говорил об очень взрослом чувстве ревности и обиды за измену. Возможно, эмоции детей и взрослых не слишком разнятся. Кто может определить силу переживаний ребенка. Важно, что Томми больше не выглядел малолетним. Элиот молчал какое-то время, дав присяжным заметить выражение лица Томми, прежде чем задать следующий вопрос.
— То, что ты сказал родителям — поправь меня, если я произнесу неправильно, — звучало так: «Меня тоже. Он изнасиловал и меня». Ты так сказал, Томми?
— Да. — Томми не видел в этом ничего особенного.
— И что сделали твои родители? — спросил Элиот. — Они вызвали полицию, отвели тебя к врачу?
— Нет. Не…
— Нет? — Элиот уставился на него. — Они на следующий день отвезли тебя к окружному прокурору?
— Нет, — пытался объяснить Томми. — Не сразу.
— И что же они сделали?
— Поговорили со мной, — сказал Томми.
— Как же тебе удалось увидеться с врачом, полицией и прокурором?
— Я рассказал об этом школьному учителю.
— Учителю. В августе, — сказал Элиот.
— И медсестре, — добавил Томми, кивая.
— Медсестре. Ты с ней часто разговаривал?
— Думаю, мы виделись в третьем классе, — сказал Томми, — когда у меня болел живот и меня отправили домой.
Элиот кивнул в знак одобрения. Я точно видел, куда он хотел его завлечь. Думаю, все остальные тоже догадались.
— У меня нет больше вопросов, — сказал Элиот.
Это меня поразило. Я ожидал, что Элиот поставит под сомнение опознание Остина, что бы заставило меня расширить круг вопросов и показать присяжным, как долго Томми и Остин были знакомы друг с другом, установить, что Томми твердо уверен в личности обвиняемого. Элиот не дал мне такой возможности. Я даже не был уверен в том, что мне удастся раскрыть дальнейшие сексуальные контакты Остина и Томми. Их расценят как не относящиеся к делу, не пересекающиеся с тем эпизодом, который разбирался на этом процессе.
Я чувствовал интерес Элиота, когда свидетель опять перешел в мои руки.
— Томми, — неторопливо произнес я, — почему ты рассказал родителям о том, что этот мужчина изнасиловал тебя?
— Потому что я узнал, что он делал это и с другими детьми, — убежденно ответил Томми. — И я подумал…
— Протестую, — сказал Элиот, тут же встав. — Это заурядная спекуляция в пользу свидетеля, ни на чем не основанная. Таким образом, акцентируется наличие других преступлений, что предубеждает судей против подзащитного и полностью недоказуемо.
— Ваша честь, защита сама спрашивала о мотиве свидетеля для его признания. Отсюда вопрос…
— Мотив? — переспросил Элиот, вытянув руку. — Все, что я хотел узнать, когда было сделано признание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125