— Нет, — тихо повторил Вацлав. Они улыбнулись друг другу.
— Если не влезаешь в детали, легче любить людей, — сказал Сток. Мысли Стока унеслись к старому генералу Боргу. Кто бы мог подумать, что он подружится с этим старым высохшим прусским генералом? Сначала он приходил к Боргу, только чтобы поухаживать за его старшей дочерью. Сток снова подергал свой подбородок. А теперь на тебе! Он стал Pate младшей дочери. Если узнают, шуму не оберешься. Старомодные крестины вместо церемонии Judendweihe, которую предписывает коммунистический режим.
Сток думал о бумагах и книгах, заполнивших многочисленные комнаты, которые приходилось очищать от пыли бедной девушке. Он прекрасно знал квартиру, возможно, это было единственное место в мире, которое он мог назвать своим домом. Большую часть времени он проводил в своем кабинете, который был лишен всего, хотя бы отдаленно напоминающего буржуазный комфорт. А что касается громадной квартиры в районе Кепеник, которую обставили его сотрудники, чтобы пускать пыль в глаза важным посетителям, то ему было противно даже переступать порог этого заведения. Нет, если у Стока и был дом, то это квартира Борга.
Сначала ему было трудно со стариком и его дочерью. Все эти разговоры о дивизиях или армиях, «стремительно выдвигающихся на Дон», «контратаках, рассекающих фронт противника». В войну Сток был капитаном, да и то только в последние семь недель. Старый Борг всегда говорил с ним, как с представителем Сталина. Сток вспомнил американского туриста, которого допрашивал пару месяцев назад. Когда Сток спросил его, где он был в воскресенье, турист ответил:
— Не знаю, пока не проявил пленку.
Сток тогда рассмеялся. Теперь он знал, как это может быть верно. Он узнал, чем он занимался во время войны, только после объяснений Борга. Старик долго не протянет, думал Сток. Он не знал, что будет делать Хейди после его смерти. Я и сам не знаю, что буду делать после его смерти, подумал Сток. Интересно, как бы старик принял известие о моем намерении жениться на Хейди. Глупая идея, и Сток выбросил ее из головы. Пальцы его ног ухватили теплый металл кочерги, но влажные носки помешали удержать добычу.
— Немец, — произнес Вацлав.
— Что ты сказал?
— Вы начали рассказывать мне о какой-то проблеме с немцем.
— Неужели? — удивился Сток. Ему, пожалуй, надо избавляться от привычки грезить наяву. — Ах, да. Вот в чем проблема. Как быть с немецким евреем?
— Не понимаю, — сказал Вацлав.
— Это просто, — повысил голос Сток. — Кто он в основе своей — еврей или немец? От этого зависит, как он поведет себя в той или иной ситуации. Вот почему мы ведем досье, мой дорогой Вацлав, — чтобы иметь материалы для прогнозных оценок. Моя идея состоит в том, что если человек ведет себя несдержанно и неприлично долгое время, то он останется таким, где бы он ни оказался — в монастыре, университете или в любом другом месте, которые любят заблуждающиеся капиталистические интеллектуалы.
— Значит, вы решили, что делать? — спросил Вацлав.
— В таких сложных случаях я придерживаюсь одной и той же тактики, — ответил Сток. — Я строю свои планы, исходя из тотальной ненадежности людей.
Вацлаву очень понравился ответ Стока. В нем он увидел некую историческую преемственность.
— А как насчет сегодняшнего англичанина? — спросил Вацлав. — С ним тоже проблемы?
— С англичанином? Нет, нет и нет. — Сток снова налил себе сливовицы. Он уже порядочно поднабрался, но еще одна рюмка погоды не делала. — Англичанин такой же профессионал, как ты и я. А с профессионалами никогда проблем не возникает. — Сток схватил пальцами ноги теплую кочергу и оторвал ее от пола.
Глава 35
В средние века цель играющих состояла не в том, чтобы заматовать короля противника, а в том, чтобы уничтожить все его фигуры.
Вторник, 22 октября
ТЕРЕЗИН. БЕЛЬЗЕК. ОСВЕНЦИМ. ГЛИВИЦЕ. МАЙДАНЕК. СОБИ-БОР. БЕРГЕН-БЕЛЬЦЕН. ИЗБИЦА, ФЛОССЕНБУРГ. ГРОСРОЗЕН. ОРАНИЕНБУРГ. ТРЕБЛИНКА. ЛОДЗЬ. ЛЮБЛИН. ДАХАУ. БУХЕН-ВАЛЬД. НЕЙЕНГАММЕ. РАВЕНСБРЮК. ЗАКСЕНХАУЗЕН. НОРДХА-УЗЕН. ДОРА. МАУТХАУЗЕН. ШТРАССХОФ. ЛАНДСБЕРГ. ПЛАШОФ. ОРДРУС. ГЕРЦОГЕНБУХ. ВЕСТЕРБОРК.
Синагога Пинкас представляла собой небольшое серое каменное здание пятнадцатого века, внутреннее убранство в стиле ренессансной готики было лишено каких-либо украшений, если не считать каллиграфических надписей.
Стены маленькой синагоги посерели от многочисленных надписей. Прижавшись друг к другу, словно сами жертвы, там теснились названия концлагерей и имена замученных. Серая стена простиралась в бесконечность, строки имен были столь же молчаливы, как нюрнбергский митинг.
Человек, на встречу с которым я пришел, стучал по стене на уровне плеча. Под его изуродованными подушечками пальцев я прочитал фамилию Брум. Имя это то появлялось, то снова скрывалось под его рукой.
— Лучшая книга — это сам мир, — сказал Йозеф Пулемет, — так написано в Талмуде. — Рука его совершила странное вращение. Он посмотрел на нее, как фокусник, явно гордясь тем, что, открыв кулак, он обнаружил пальцы. На стену он тоже глядел так, будто она только что появилась из его рукава.
— Я знаю, что вы сейчас скажете, — сказал Йозеф Пулемет. Голос его звучал до неприличия громко.
— Что? — спросил я.
— Что вы т-т-только сейчас поняли. — Я видел, как дрожит кончик его языка. — Все так говорят; поверьте мне, это звучит глупо.
— Неужели все так говорят?
— Один человек так сказал: «Я понял Лютера только после того, как увидел собор Святого Петра, а Гитлера я понял только здесь».
— Понимать, — сказал я, — слово сложное.
— Это верно, — подтвердил Йозеф Пулемет. Неожиданно он стал двигаться с проворностью форели, на которую упал луч солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81