Есть все основания надеяться, что русские проглотят подсунутые сведения как правдивые».
Я также сумел позвонить из банка Хэлламу на работу. Хэллам ждал моего звонка в министерстве внутренних дел.
— Я из-за вас на ленч опоздал, — сказал Хэллам.
— Очень скверно, — отозвался я. В соответствии с предварительной договоренностью я должен был просто произнести кодовую фразу «Акция неизбежна», что служило сигналом для министерства внутренних дел о моем ожидании перехода в ближайшие четыре часа Его ответ в случае нормального развития событий — «Всеобщее одобрение», но вместо этого он сказал:
— Не кипятитесь, старина, не кипятитесь.
— Что значит «не кипятитесь»? — спросил я. «Не кипятитесь» было альтернативной кодовой фразой, означавшей, что вся операция сворачивается.
— Семицу объявили персоной нон грата, — сказал Хэллам. — Мне запрещено обсуждать это решение.
— Я вам покажу «запрещено»! — сказал я. — Все уже подготовлено.
— Что с документами? — спросил Хэллам.
— Я отдал их Валкану, — сказал я. — Что было не совсем точно, поскольку документы все еще лежали в моем кармане.
— Ну, ладно, все равно изменить уже ничего нельзя. Оставьте их у него. Пусть он делает, что хочет. Мы официально отзываем все решения и договоренности. После ленча я пишу официальную бумагу, которую мы перешлем вашим людям сегодня днем. Что касается наших людей, с этой операцией покончено. Мы выяснили, что другое правительство (он, конечно, имел в виду советское правительство) не знает об этой сделке. Она неофициальна, и мы не хотим с ней иметь ничего общего. Мой личный совет вам, если он, конечно, нужен, — сматывайтесь, и как можно скорее.
— И оставьте Валкана в беде, — сказал я.
— Вы штатный служащий. Валкан — вольнонаемный. За Валкана отвечают ваши работодатели, а не вы. — Хэллам говорил с правительственным апломбом. Наступило молчание. Наконец Хэллам сказал: — Алло, Берлин. Вы все еще на линии?
— Да, — ответил я.
— Вам все понятно, Берлин?
— Мне все понятно, Хэллам.
— Нечего дуться. Это дело официальное. Решение принято на самом верху, я не имею к нему никакого отношения.
— Конечно, не имеете.
— Мы закрываем все места прохода для переданных вам документов, так что если вы предпримете самостоятельную попытку, ни у вас, ни у Валкана ничего не получится. Это решение министра внутренних дел.
— А пошли вы на... Хэллам, — выдал я.
— Что за язык?!
— Мой родной.
— Я сожалею, что вы это так близко к сердцу принимаете. И запомните. Не кипятиться, не кипятиться. Я записал всю нашу беседу на магнитофон.
— Сами вы, Хэллам, не кипятитесь, — сказал я. — После ленча прослушайте внимательно еще раз все, что я вам сказал.
Глава 42
Размен: если один партнер отдает другому свою фигуру за фигуру меньшей ценности соперника, такой размен считается неравноценным.
Берлин, понедельник, 4 ноября
Первое, что бросается в глаза, это знак «ПРОХОДА НЕТ». Он находится на углу Фридрихштрассе, а за ним уже все остальное. Посередине дороги стоит небольшой белый домик, на крыше которого крупными буквами написано «КОНТРОЛЬНО-ПРОПУСКНОЙ ПУНКТ АРМИИ США». Над домом развевается звездно-полосатый флаг, а вокруг всегда полно оливково-белых «таунусов» и джипов. Поблизости стоят западногерманские полицейские в длинных серых плащах и кепочках а-ля африканский корпус, а внутри домика двое молодых розоволицых американских солдат в накрахмаленных рубашках цвета хаки что-то пишут в большую тетрадь и время от времени говорят по телефону. Вокруг много объявлений самое большое гласит «Вы покидаете американский сектор», то же самое повторено по-французски и по-английски. За домиком по ступеням лестницы, ведущей в никуда, взбираются старые дамы-журналистки — очень похожие на королевскую ложу около эшафота.
Сама Стена выглядит неопрятной и непрочной, кажется, свались со ступеней одна из пожилых дам, и все строение окажется на Потсдамерплац. С западной стороны около стены дежурит западногерманский полицейский, он время от времени поднимает шлагбаум, пропуская машины. С восточной стороны поперек дороги, закрывая три четверти ее ширины, лежат три бетонных барьера. Поскольку отверстия для проезда оставлены в разных местах, машинам приходится лавировать между барьерами на очень малой скорости. Это и пришлось сделать катафалку, когда с него сгрузили гроб.
Чтобы нести гроб, срочно собрали шестерых служащих в униформе. Среди них были дорожные обычные и военные полицейские, а также солдаты, они с трудом несли тяжелый груз, помахивая для равновесия своими фуражками и пилотками. Полицейский спереди поскользнулся и чуть не упал, пожилой унтер-офицер начал по-армейски отсчитывать ритм. Они положили гроб на дощатый настил, лежащий на втором барьере. Полицейский, который перед этим чуть не упал, вытер внутреннюю поверхность своей пилотки и, чтобы не смотреть на других, стал поправлять кокарду.
Дело выглядело так, будто ГДР выбрала для этого скорбного дела представителей всех своих служб — они стояли, отряхивая пыль с плеч своих синих, зеленых или серых униформ. Подо мной на американской стороне барьера стояло тридцать мужчин, одетых в легкие плащи цвета хаки. У ног каждого лежал кожаный футляр странной формы. Там были футляры для флейт и кларнетов, французских рожков, тромбонов, скрипок и корнетов. Малые барабаны помещались в мягких черных вельветовых сумках. Среди мужчин стояли две женщины в тех же самых плащах, но в белых шерстяных чулках. С того места, где они находились, им было видно далеко не все.
— Там чего-то происходит, — сказала одна из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81