– Я буду граппу, а ты?– Я две, – ответил Маскаранти.– Две граппы, двойные, – заказал Дука девушке за стойкой.Пока усталая барменша неуклюже копошилась на полках, ища граппу, и наливала им прозрачную жидкость в большие стаканы, он глядел на ее тоненькую шейку.Потом, уже прихлебывая граппу, сфокусировал взгляд на жирном загривке почтенного господина, застывшего перед музыкальным автоматом; тот наконец сделал выбор, нажал кнопку, и полилась песня в исполнении Катерины Казелли (толстый, плешивый, а туда же!); но тут глаза Дуки вдруг перестали видеть, хотя он их и не закрывал; он не видел даже Маскаранти, который неторопливо, но беспрерывно потягивал граппу, стоя рядом с ним; Дука вообще больше ничего не видел из того, что его окружало, поскольку перед глазами выпукло, как на стереоэкране, маячило мертвое тело девушки, одетой во что-то старомодное, кукольно-желтое и обмотанное уже не нужными ей бинтами. «Звери!» – сказал он себе, все еще созерцая это страшно изуродованное тело на больничной койке. Если б ее бросили в подвал на съедение крысам, то и тогда, наверное, она не выглядела бы так ужасно. «Настоящие звери!» Дука тряхнул головой, одним глотком прикончил граппу и опять увидел Маскаранти, барменшу и плешивого толстяка возле музыкального автомата.– Пошли, – отрывисто бросил он.Выйдя на улицу, они поплыли по туманному морю на маяк своей «альфы».– Куда? – спросил Маскаранти.– В школу. 2 Вечерняя школа Андрея и Марии Фустаньи размещалась близ площади Лорето в обветшалом двухэтажном доме, напоминавшем небольшой средневековый замок, – прежде окраины и пригороды были застроены вот такими особняками, теперь же их вытеснили небоскребы в пятнадцать – двадцать этажей. Здание стояло на перекрестке; его можно было различить в тумане, потому что зажженные фары стоящего перед ним фургона нацелились прямо на вход и на медную дощечку сбоку от двери: «Вечерняя школа Андреи и Марии Фустаньи»; перед зданием дежурили четверо полицейских, плюс репортер (он сидел прямо на тротуаре и дремал, спрятав уши в воротник пальто), плюс несколько мальчишек, изображающих публику; каким бы омерзительным ни было зрелище, подумал Дука, выходя из «альфы», публика всегда найдется.Репортер встрепенулся, вынырнул из тумана, впился в Дуку взглядом.– Квестура? Есть новости?Дука не ответил; Маскаранти взял репортера за рукав.– Уходите, нечего вам тут делать.– Ну пропустите, только один снимок! – умоляюще залопотал репортер. – Говорят, там вся доска исчеркана похабными рисунками и словечками – так я ее не буду снимать, все равно никто не напечатает, с меня довольно учительского стола на фоне доски, уверяю вас, на ней ничего нельзя будет разобрать, ну только один снимок, ну пожалуйста, бригадир!Маскаранти отвел его в сторонку, а Дука вошел в здание в сопровождении одного из полицейских. Аудитория А была на первом этаже; слева от лестницы, ведущей на верхние этажи, в другие аудитории, располагалась привратницкая, где он нашел двух усталых, издерганных стариков – мужа и жену, которые никак не могли опомниться от кошмара, обрушившегося на них как снег на голову и длившегося вот уже вторые сутки, а справа по коридору находилась аудитория А – кабинет общего культурного развития; перед этим кабинетом нес караул еще один полицейский.– Сидите здесь, с вами я займусь позже, – сказал Дука обоим сторожам.Полицейский тем временем отомкнул дверь, и Дука вместе с подоспевшим Маскаранти вступил в аудиторию А, освещенную двумя люминесцентными трубками, по диагонали пересекающими потолок. Все здесь сохранилось в том виде, какой позавчера вечером предстал ошарашенным сторожам. Все точно так же, если не считать следов, оставленных экспертами-криминалистами, в том числе черные полотнища, натянутые на окнах и укрепленные прибитыми крест-накрест деревянными рейками с целью оградить место преступления от назойливых репортеров. Длинные узкие окна аудитории выходили на небольшой клочок задубелой земли, называемый палисадником. Оттуда, из палисадника, даже коротышка мог беспрепятственно заглянуть внутрь; то есть не совсем беспрепятственно: на окнах, разумеется, были стекла, и решетки, и скручивающиеся жалюзи, но некто из особенно любознательных уже пытался разбить стекло, приподнять жалюзи и сфотографировать аудиторию; репортера вовремя засекли и спровадили, но, чтобы и впредь избежать подобных инцидентов, окна были, как говорится, задрапированы.– Карту! – распорядился Дука Ламберти, вперив взгляд в классную доску.Маскаранти, порывшись в сумке, извлек оттуда обычный лист бумаги, или – на полицейском жаргоне – «карту».Стоя в трех шагах от двери, Дука Ламберти отвел глаза от доски и сосредоточился на втором признаке «криминалистского вмешательства» – на двадцати с лишним (точнее, двадцати двух, согласно протоколу) кругах, начерченных белой краской; одни были з размер влажного следа от стакана, другие – диаметром с днище большой оплетенной бутыли. В центре каждого круга той же белой краской была выведена цифра, на которую имелась соответствующая ссылка в карте, представлявшей собой полицейский отчет о том, что было обнаружено на месте происшествия, то есть в аудитории, после побоища.Белые круги глядели на него отовсюду: с учительского стола, с доски, с пола, с четырех столов, заменявших школьные парты, с грязно-белых стен (на них круги для контраста были нарисованы черной краской).– Сигарету! – сказал Дука, протягивая руку к Маскаранти, но продолжая смотреть на круги, в частности, на отмеченный цифрой 19.– Прошу вас, доктор. – Маскаранти чиркнул спичкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55