Едва схлынула волна накатившего негодования, ее охватил страх. Вся полиция наверняка поднята на ноги, все, кто читал газеты и видел фотографию, готовы ее выдать, а то и растерзать на месте.Но страх владел ею недолго, совсем недолго. Несмотря на привычку к дурманящим средствам, она до сих пор сохранила ясность мысли и скоро поняла, что ей нечего бояться полиции и правосудия: ее арестуют, потом как пить дать посадят в психушку, а там вечно держать не станут, они к буйных-то теперь не держат. Так что волноваться не о чем.Как же не о чем, когда у нее подходит к концу порошок? Вот что действительно внушало ей ужас. А в психушке ей и вовсе ни грамма не дадут – примутся отучать, месяцами она будет терпеть адовы муки, а когда отвыкнет, станет просто старой развалиной.Она все думала об этом, укрывшись в темном и безлюдном уголке городской окраины; прочитанные газеты были свалены на заднем сиденье. Она всегда, во всех случаях жизни умела рассуждать здраво и теперь тоже совершенно отчетливо осознала, что у нее нет больше сил жить, что все кончено, собственно, она и так после смерти Франконе жила лишь по привычке, с неохотой, только благодаря тому, что имела возможность найти порошок и хоть с кем-то пообщаться. Но теперь, после этих заголовков в газетах, у нее не будет ни порошков, ни общения, ни сил скрываться от полиции и жить как загнанный зверь.Она решила, что умрет не сразу. Сперва примет остатки товара, а уж потом, когда очухается, тогда и... Но тут же передумала: уж лучше сразу со всем покончить, все равно выхода нет, и, рассуждая по обыкновению здраво, медленно повела машину к автостраде на Монцу. Это была даже не автострада, а светящаяся полоса, река автомобильных, автобусных и мотоциклетных фар. Движение немного утихло, уже не было пробок, она постепенно увеличивала скорость и не сбросила ее, когда увидела автобус, шедший по встречной полосе, наоборот, даже прибавила газу и нарочно врезалась прямо ему в лоб. * * * Меньше часа спустя Дука прибыл в больницу (дорожная полиция уведомила квестуру о происшествии). Маризелла Доменичи была все еще в операционной, но один из ассистирующих врачей, выйдя покурить, сообщил ему:– Машина всмятку, даже не знаю, как ее оттуда вытащили, а у нее сломано всего два ребра и раздроблена кисть. Невероятно!Дука понимал, что задает идиотский – тем более для врача – вопрос, но он хотел быть до конца уверен:– Опасность для жизни есть?– Какая может быть опасность с двумя сломанными ребрами? Она еще нас с вами переживет.Дука вышел из больницы и сел в машину.– Поехали к шефу.– Она умерла?– Нет. Только два ребра сломала.Ту же фразу он повторил и Карруа, приехав на улицу Фатебенефрателли:– Она жива. Только два ребра сломала. Так что можешь ее арестовать.Карруа не удержался и спросил:– Ты бы, конечно, предпочел, чтоб она умерла?Он ответил с каким-то непонятным смирением:– Я этого хотел, пока нам не позвонили из дорожной полиции.– А после? – настаивал Карруа.Дука сказал с полной откровенностью:– А после, когда ехал в больницу, надеялся, что она выживет.У Карруа вырвался короткий, громкий смешок.– Почему же твои желания так резко изменились?Он говорил в шутку, а Дука нет.– Не знаю.– И теперь ты доволен, что она жива? – уже не шутя, отеческим тоном спросил Карруа.– Не знаю. Может быть.Он снова спустился вниз и сел к Ливии в машину.– Поезжай куда-нибудь, в общем, никуда, – сказал он ей.Потом обнял ее за плечи, этот вопрос не давал ему покоя: почему он должен быть доволен, что это чудовище, этот дракон в женском обличье не умер, а остался жив? Жив, а не стерт с лица земли? Почему?Надо бы обсудить это с Ливией Гусаро, с его личной, персональной Минервой.– Знаешь, почему... – начал он ей объяснять, представляя, с какой страстью она ухватится за эту проблему.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55