– Откуда ты знаешь?Они вчетвером стояли в темной холодной комнате: он, Ливия, Луизелла и ее отец.– Сам рассказывал. Она ему деньги давала, а он все в карты спускал. Жуткий картежник.– И что Этторе говорил про эту женщину?– Он называл ее «тетя».– Как?– Он говорил: тетя.– Это я уже понял, а еще что говорил?– Он говорил: тетя из Любляны – они земляки.– Ну-ну! И как ее зовут, чем занимается?– Как зовут – не знаю, он всегда говорил: «тетя из Любляны», и мы смеялись. А насчет работы вроде говорил: переводчица, что уж она там переводит – не знаю.– Стало быть, она образованная, эта тетя?– Стало быть.– А ты можешь ее описать?– Как? Я ж ее никогда не видала, но Этторе будто говорил – длинная как жердь.– Блондинка?– Чего не знаю, того не знаю, он только говорил, что длинная как жердь.– Припомни еще что-нибудь.Девица сосредоточенно уставилась в пол: видно, всерьез решила помочь своему дружку. Потом подняла глаза на Дуку.– Не знаю, надо это вам или нет, но Этторе все трепался насчет того, как занимается с ней любовью.– Надо, – сказал Дука.Здоровяк встрял в разговор:– Может, хватит? Моя дочь не обязана рассказывать вам всякую похабель.– Не обязана, – подтвердил Дука. – Но нам любая мелочь важна.– Да тут и рассказывать-то нечего, – откликнулась девица. – Просто Этторе говорил, что она девственница и желает себя сохранить. Бог ее знает зачем. Вот и занимается любовью так, чтоб целехонькой остаться.Дука утвердительно кивнул.– Больше ничего про нее не помнишь?– Да вроде нет. Ну, денег у нее, видать, прорва. Однажды Этторе принес в бар триста тысяч.– А что он говорил о ее возрасте? Лет тридцать, а может, сорок?– Он не говорил, но я думаю, лет сорок.Дука посмотрел на часы.– Спасибо тебе. Будем надеяться, что ты мне больше не понадобишься. 7 Сведений о «тете из Любляны» кот наплакал, но Дука все-таки дал ориентировку Маскаранти – пускай поищет по миланским издательствам переводчицу из Югославии лет сорока. Не прошло и двух дней, как Маскаранти отловил ее: Лица Кадьени, тридцати восьми лет. Она жила в маленькой двухкомнатной квартирке; в мраморной нише старого буфета помещались керосинка, на которой она готовила себе еду, и пишущая машинка, на которой она печатала свои переводы – стоя, подобно древним писцам. Этторе обрисовал ее совершенно точно: длинная как жердь. Родилась она в Любляне, так что ошибки быть не могло: это и есть та самая «тетя из Любляны».Она усадила Дуку в кресло около окна, а себе принесла стул из соседней комнаты. По-итальянски она говорила в совершенстве, не всякий итальянец так говорит, только "о" было чересчур закрытое. Тощая и, разумеется, не красавица, правда, в огромных ненакрашенных глазах (губы она тоже не красила) было своеобразное очарование старинной фрески. Волосы у нее были белокурые, но неприятного соломенного оттенка.– Вы знаете юношу по имени Этторе Еллусич? – спросил Дука.– Да, – без запинки ответила она, резко выпрямившись на стуле.– И, конечно, знаете, что он вместе с десятью другими участвовал в убийстве учительницы?– Да, знаю.– Как давно вы с ним знакомы?– Почти два года.– И где познакомились?– Мы земляки с его родителями. Я помогла им получить итальянское гражданство, когда они приехали в Италию в конце войны. Этторе не знает ни слова по-словенски, странно, правда, он говорит на миланском диалекте. – Она отвечала спокойно, четко, но в глазах был страх, даже, пожалуй, больше, чем страх, – стыд.– Вы знакомы с этим юношей около двух лет, какое у вас о нем сложилось мнение?– Грубиян и мерзавец, – последовал сухой ответ.Дука выдержал паузу.– Довольно странная характеристика в ваших устах. Мне известно о том, какого рода отношения были между вами. – Дука понимал, что это жестоко, но приходилось быть жестоким, иначе ничего не добьешься.Ее ресницы стыдливо затрепетали.– Каковы бы ни были отношения, это не означает, что я не в состоянии отличить мерзавца от порядочного человека.Над этой совершенно ясной фразой Дука размышлял, наверно, целую минуту.– Может быть, он вас шантажировал?Она энергично тряхнула головой.– Ничего подобного.– Не бойтесь ему навредить, – сказал Дука. – Его обвиняют в нанесении тяжелых увечий и групповом убийстве, так что какой-то шантаж уже ничего не изменит.Она невесело улыбнулась.– Если бы я обвинила его в шантаже, это вряд ли послужило бы мне оправданием. Нет, я сама давала ему деньги, иначе он никогда бы ко мне не пришел.Это была голая откровенность, голая и жестокая по отношению к самой себе.Дука понял, что пошел по неверному пути: и сам время потерял, и у нее отнял, да к тому же заставил ее страдать.– Извините, – сказал он, вставая.Она тоже поднялась.– Рада была помочь. Понадоблюсь – приходите.Эти слова прозвучали искренне. Дука подошел к окну; куда оно выходило, во двор или на улицу, было непонятно из-за густого тумана.– Я ищу женщину, не очень молодую, – проговорил он, не оборачиваясь. – Впрочем, это может быть и мужчина, полной уверенности нет. В общем, я ищу некоего человека, который состоял с кем-то из них в тесной связи, но о котором никто на допросах не упомянул. И все же я точно знаю, что человек этот" существует, и мне очень важно установить, кто он. Может быть, Этторе вам что-нибудь говорил, может, намекал о чем-то, что помогло бы нам его найти. Даже самая мелкая, незначительная подробность может вывести нас на верный путь.Она держалась очень прямо и смотрела ему в глаза.– Я понимаю. Вообще-то он со мной не откровенничал, я ему была нужна, потому что он играл в карты, и, когда я давала ему денег, тут же уходил. Но часто он бывал в подпитии, и язык у него развязывался. Помню, он сказал однажды, что один его приятель принимает наркотические капли, которые ему дает какая-то врачиха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55