Когда ужин был съеден и мужчины принесли Сирен мыть свои деревянные миски и ложки, она спросила:
— Разве вам не хочется выпить? Мне кажется, я слышу музыку в пивной.
— Сегодня и вода сойдет, сheriе, — ответил Пьер.
Жан посмеивался, лежа на медвежьей шкуре перед очагом и подбирая мелодию на концертине:
— Она всегда сойдет, если у человека в карманах пусто.
Она сумела бы отослать Гастона с каким-нибудь поручением, но невозможно было избавиться сразу от троих, не вызвав подозрений. Обменявшись взглядами с Рене Лемонье, который лежал, приподнявшись на локте, Сирен удрученно улыбнулась ему и чуть заметно пожала плечами.
Этой ночью ее совращение не состоится. Она не знала, радоваться или огорчаться.
Глава 4
На следующий день Сирен отправилась в город на рынок. Для такой торговой вылазки было много оснований. Ей нужно было пополнить запасы еды, к тому же она старалась теперь готовить как можно лучше, пока Рене был способен оценить ее усилия. Кроме того, необходимо было проверить, что имеется в продаже, и начинать запасаться для экспедиции к англичанам, в которую собирались Бретоны. Но больше всего ей надо было хотя бы на часок вырваться из каюты.
Она почти не покидала судно с тех пор, как вытащила Рене Лемонье из реки, и это заточение становилось тягостным. И все же главная причина состояла не в том. Заключив соглашение с этим повесой, она стала невероятно застенчивой. Она ощущала на себе его взгляд, куда бы ни пошла, — в тесной каюте укрыться от него было невозможно. Может быть, это был всего лишь плод ее возбужденного воображения, но ей чудилось, что его глаза смотрят требовательно, нетерпеливо, как будто он страстно жаждет заявить на нее свои права. Под таким взглядом она двигалась все более неловко, ее обычное спокойствие и уравновешенность исчезли. Она вдруг стала косноязычной и бестолковой. Больше того, с сегодняшнего утра у нее появилась странная манера вспыхивать, встречаясь с ним взглядом. И это ей не нравилось. Совершенно не нравилось.
Гастон неторопливо шагал рядом с Сирен, нес ее корзинку и насвистывал сквозь зубы. Их сабо глухо шлепали по грязи. День был хмурый, холодный ветер трепал концы платка на шее Гастона и мял края простого полотняного чепца, который Сирен надевала на выход. Ветер устало шелестел среди деревьев вдоль дороги, их ветки облепили черные дрозды, они пронзительно кричали и бранились, бросались вниз, к земле, и снова взлетали, похожие на кружащуюся осеннюю листву глянцево-черного цвета. Вверху, над головой, стая уток, слишком многочисленная, чтобы ее можно было сосчитать, летела неровным клином. С опушки леса выглядывала дикая кошка с куцым хвостом, она зашипела и бросилась прочь при приближении людей.
Кошка была не опасна, коль скоро она убежала. Сирен и Гастон едва обратили на нее внимание.
Сирен бросила взгляд на коренастого юношу, который шел рядом с ней.
— Гастон, ты когда-нибудь думал о том, чтобы уйти от отца и дяди, жить самостоятельно?
Он перестал свистеть и недоверчиво уставился на нее.
— С чего мне это делать?
— Ты уже взрослый. Мог бы быть сам себе хозяин, делать, что захочешь.
— Я и сейчас делаю, что хочу.
Это было верно.
— Но разве ты никогда не думал сделать что-нибудь для себя, для своего будущего?
— Что, какой-нибудь дом?
— Дом, земля, поместье.
— Может быть, когда женюсь. Не знаю. Мне нравится торговать, жить на судне. Заимеешь землю — значит, должен расчищать ее, возделывать, ухаживать за посевами, а это тяжелая работа. Зачем связываться, если для добывания денег есть способы полегче?
— Опасные способы.
— А ты считаешь, земледелие неопасно? Ураганы и наводнения, змеи и дикие звери в лесах, не говоря уже о набегах индейцев? — Он пожал плечами и нарочито беззаботным тоном добавил:
— Жить вообще опасно. А мы можем только вы брать, что предпочесть.
Он явно не чувствовал ее недовольства, не понимал ее досады. Сирен не стала продолжать разговор, а вместо этого начала расспрашивать про его последнюю победу — верный способ отвлечься.
Новый Орлеан, выстроенный на возвышенности, ближайшей к тому месту, где Миссисипи впадала в Мексиканский залив, поднялся над топями и болотами более чем за сотню миль от глубоких морских вод. Занимавший узкую полоску земли шириной в полторы лиги вдоль широкой излучины реки, теснимый густым лесом, город снова развивался после многих лет застоя и даже упадка. Причиной отчасти послужили невесты, прибывавшие из метрополии, но также и присутствие маркиза де Водрей-Каваньяля; при нем колония несколько утратила облик сонного царства, возбудив интерес к капиталовложениям.
Улицы были проложены с военной точностью, образуя кварталы, именовавшиеся островками благодаря канавам, которые копали для осушения; через каждую на перекрестках были переброшены мостки. Дома строились по-разному: некоторые сооружали из бруса и покрывали тростником; у других крыши были настелены из кипарисовой дранки, а стены сделаны из перекрещенных стоек, проложенных смесью из ила и оленьего волоса или серого мха под названием «борода капуцина», или еще выкладывались из кирпича известным способом «кирпич между стоек». Было даже несколько домов более состоятельных горожан, где полы имели два слоя: сначала из кирпича, а сверху обшиты досками. Кое-где поблескивали немногочисленные стеклянные окна, но большинство оконных проемов просто прикрывалось ставнями или промасленной бумагой, или тонко выскобленными шкурами, чтобы пропускать свет и задерживать холод зимой, и тканью редкого плетения, пропускавшей воздух, но летом защищавшей от туч мух, комаров, мотыльков и других насекомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117