Он начал думать о собственных детях, которых нет, и это вызывало опустошающие, даже мрачные чувства. В то же время чертовски удачно, что они с Милдред не завели детей. Он всегда напоминал Милдред принять особые меры, чтобы не залететь, а она всегда отвечала, что ему нечего забивать себе голову, она абсолютно уверена, черт побери, что не желает обременять себя этим отродьем.Поэтому большинство воскресений были попросту жалкими. Поганые разговоры, поганая атмосфера. Так всегда было, когда они вылезали из постели и начинали одеваться, когда расхаживали по тесным комнаткам квартиры, путаясь друг у друга под ногами. И все-таки, если подумать...Нет, сказал он себе. Он не собирается об этом думать. Не собирается ни о чем думать, пока не расправится с миской тушеной баранины, с хлебом и с маслом. И, безусловно, покончив с едой, не намерен терзаться мыслями о прошлом. Надо заняться разработкой плана бегства отсюда сегодня ночью, исчезновения из города до наступления утра. С Дорис. Да, черт возьми, с Дорис. Он удивился, зачем понадобилось повторять это про себя. Ему следовало просто сказать, что сегодня ночью они с Дорис покинут город. Просто автоматически.Дверь открылась, вошла Полин, неся свернутое одеяло. Подошла к столу, развернула, он увидел свои брюки и башмаки. Оставил еду, чтобы одеться, а Полин села за стол, тревожно глядя на него.Он зачерпнул ложкой тушенку, отправил в рот большой кусок, откусил побольше хлеба, хмуро взглянул на Полин, прожевал тушенку с хлебом и спросил:— Что тебя беспокоит?— Твоя одежда. Наверно, не надо было ее приносить.Он вернулся к тушенке. Съел последнюю ложку, начисто вытер миску последним кусочком хлеба, проглотил хлеб, выпил воды. Закурил сигарету, протянул одну Полин, зажег для нее спичку.— Ну послушай. Ты ведь мне помогла.— А Шили сказал...— К черту Шили. Смотри, Шили все только портит. Да если б не Шили, я был бы в отличной форме.— Знаю.— Ну?— Ну, — сказала она, — в то же время, может быть, стоит взглянуть на вещи и под другим углом.— Это не твои слова, — оборвал он ее. — Это Шили. Совет постороннего, которого я не хочу и которого мне не надо.— Но, милый...— Никаких “но”.— Слушай, милый. Они стараются что-то придумать. И держат тебя здесь для твоего же блага.— Никто меня нигде не держит. — Он встал. Ему не нравилось, как она на него смотрит, как медленно качает головой.Отвернулся от стола, прислушался к звукам на улице. Дождь стучал глухо, настойчиво. Кэссиди знал: так продлится всю ночь, а может быть, и весь завтрашний день.Он угрюмо смотрел в окно.— Нынче днем я просил тебя сделать кое-что для меня. Ты сказала, что сделаешь. — И стал ждать ответа. Потом добавил: — Я послал тебя разыскать Дорис. — И еще обождал. Повернулся, сердито взглянул на Полин: — Ну? Что случилось? Ты ее нашла?— Конечно.— Что значит “конечно”? Почему ты сюда ее не привела?— Я ее привела, — отвечала Полин.Он схватился руками за голову, сильно сжал виски пальцами.Полин криво поджала губы:— Нарисовать тебе картину?— Нет, — сказал он. — Сам вижу.Он видел, как открылась дверь, как Полин с Дорис вошли в комнату. Как Дорис остановилась в дверях, глядя на него и на Милдред, спящих в одной койке.— Не переживай, — посоветовала Полин. — Дорис не возражает.Он отступил на шаг назад.— Что значит “не возражает”?— Она была мертвецки пьяна. Вдребезги.Он видел, как Полин берет Дорис за руку, выводит из комнаты, тихо закрывает дверь. Видел койку, на которой спал вместе с Милдред. Через какое-то время Милдред встала, оделась и вышла. Удивился, как у нее хватило сил встать с койки. Он наверняка ее вымотал. Был настоящим мужчиной. Смотрел на голые груди, приказывая себе доказать, что он мужчина. И так увлекся этим доказательством, что совсем забыл Дорис.— Знаешь, кто я такой? — пробормотал он. — Художник-неудачник. Строю воздушный замок, потом перерезаю веревку, и все рушится.— Милый...— Все у меня рушится.— Слушай, милый...— Ничего во мне нету хорошего.— Посиди минутку, послушай...— Что толку? Просто нет во мне ничего хорошего, черт возьми. Алкоголик, тупица и просто дурак. И это еще не все. Дешевый, опустившийся притворщик.В руках у Полин оказались бутылка и чистый стакан.— Тебе надо взбодриться.— Мне надо, чтобы меня сбили с ног и вышибли мозги.Он выпил, она налила еще, и он снова выпил.— Я притворщик, — повторил он. — И скажу тебе еще кое-что. Нет ничего хуже притворщика.— Тебе надо еще выпить. На, возьми бутылку.— Давай эту чертову бутылку. — Он поднял бутылку, стал пить из горлышка, потом поставил на стол. — А теперь объясню тебе, почему я притворщик...— Да нет, вовсе нет, не надо так говорить.— Говорю, потому что знаю — это правда. Я просто неудачник поганый. И еще. Знаешь, почему меня кругом бьют? Потому что я этого заслуживаю. Получаю именно то, что заслуживаю. — Он опять взялся за виски, как следует выпил, поднял бутылку, взглянул на нее и сказал ей: — Привет.Полин встала:— Слушай, ради Бога, не сходи с ума.— Не сойду. — Он еще выпил. — Хотя лучше бы мне спятить. Потому что тогда я бы ничего не соображал. Когда ничего не соображаешь, все-таки легче. Когда находишься отсюда за много миль.— Давай, — нежно настаивала она, — пей еще.— Хочешь, чтоб я надрался? А как это сделать? Я сейчас себя чувствую так, что могу выпить галлон и не опьянею. — Снова поднял бутылку, на сей раз опустошил ее, объявив: — Совсем без вкуса. Я его даже не чувствую.— Давай, милый. Может, поспишь. — Она мягко влекла его к койке.Он упал на спину поперек койки. Полин подняла его ноги, положила на постель.— Закрой глаза, — посоветовала она. — Поспи хорошенько. — И пошла к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50