Что касается Центра… Видимо, вы рассчитываете на прибыль, которой не повредит сокращение бюджетных ассигнований.
Пока я вам скажу единственное: все ваши учащиеся и их родственники в данный момент подвергаются проверке на серьезные проявления иррациональности, и этот факт будет им предъявлен со всей строгостью. А если у вас не останется учеников…
Он ретировался, даже не удосужившись высказать свою угрозу до конца. Да и не надо ему было этого делать.
Когда мы все шли к двери, Шэн тихо сказал мне:
— Спасибо.
Жаль, что мне от его благодарности не стало веселее.
Трекеры снова начали ходить регулярно и без неожиданных остановок. Я поехал в Центр. По углам торчали копы из ПСП, но утренняя буря улеглась, ярко светило солнце, и они либо отбросили капюшоны своих курток, либо вообще сняли их и держали в руках, и потому вид у них теперь был совсем не такой угрожающий — они скорее напоминали смущенных швейцаров, Я включил новостной канал, убедился в том, что там излагалось сплошное вранье — разве что кроме сообщения о том, что погибли семеро муниципальных полицейских. Но при всем том они объявлялись мятежниками. Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто «псипам» важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.
Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.
Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.
У двери меня ждал Торвальд.
— Происходит нечто чрезвычайное, — без преамбулы проговорил он.
— Да, я знаю, — ответил я.
— Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.
Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы петь на улицах или заниматься еще чем-нибудь в таком роде.
Но почти наверняка существовали местные законы, запрещавшие такую деятельность.
— Ну и… словом, некоторые учащиеся хотели с тобой обо всем этом поговорить.
— Конечно. Только вряд ли мне стоит связываться с ними по интеркому. Они придут?
— Они уже здесь. Все собрались в большом зале.
В большом зале? Вот потеха… Зачем? Наверное, там всего-то три человека, — думал я. Маргарет, Пол… может быть, все-таки Валери? Сидят там, бедолаги, слушают, как разносится эхо по опустевшему Центру, и чувствуют, что всему конец. Если пришли попрощаться — значит, кто-то из них все-таки считал это дело стоящим. А это была храбрость особого свойства — открыто заявить о своих чувствах.
Когда мы поднимались по лестнице на второй этаж, Торвальд спросил:
— А-а-а… если вы не закроете Центр, мое рабочее место сохранится?
— Всегда, — ответил я и обнял его за плечи.
Он, похоже, испугался — ведь у каледонцев почти не принято дотрагиваться друг до друга, но через мгновение и сам обнял меня.
Впереди маячили не самые приятные дни выгребания дерьма, но у меня хотя бы были приятели — Торвальд и еще несколько человек. Может быть, думал я, будет не так тоскливо…
Мы открыли дверь, ведущую в большой зал. В некотором смысле я оказался прав, поскольку там оказались Маргарет и Валери.
А еще — Пол, Прескотт… Почти все. То есть зал был просто-таки битком набит.
— Мы просто хотели вам… тебе сказать, — мгновенно сообщила Маргарет, — что мы тут проголосовали и решили, что будем платить за занятия больше, чтобы Центр не закрыли и ты мог выплатить ссуды.
А Пол добавил:
— После того как мы все здесь собрались, и «псипы» поняли, почему Сальтини распорядился о том, чтобы сюда транслировался его разговор со всеми вами — ну, когда он пытался всех вас запихнуть в Посольство. Так что мы все видели, как вы его уделали.
Когда тебе говорят о том, чтобы ты делал то, чего ты делать не хочешь, очень многое зависит от интонации и отношения к тебе. В каком-то смысле именно поэтому от меня потихоньку отходили мои старые друзья — потому что я от них ушел.
Я был не совсем таким, каким они меня представляли.
Единственное, что я мог сделать, единственное, чем мог смыть невидимое пятно с моей enseingnamen, . — это вести себя так, словно я такой, каким они меня представляют. Я не мог позволить им ошибиться во мне.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне в ту пору, когда я обретался в Молодежном Квартале, что я способен разрыдаться перед толпой народа, что буду плакать, как donzelha, и даже не устыжусь своих слез и не закрою лицо руками, я бы немедленно вызвал наглеца на дуэль и настоял бы на том, чтобы мы дрались насмерть.
А тут… Когда я отплакался и отдышался, я только и сумел пробормотать:
— Как славно вернуться домой. — Но поскольку я понимал, что таким взрывом эмоций мог смутить своих учеников, я добавил:
— У нас уйма дел. Так давайте же, mes companho, не будем тратить время попусту.

Часть третья
ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА
Глава 1
Еще долго потом я вспоминал последующие несколько дней как время, когда я чудовищно недосыпал. Переворот, затеянный Сальтини, завершился через четыре часа. За это время были арестованы и лишены средств общения последние независимые проповедники в Утилитопии. После того как Сальтини взял под свой контроль провинции — а это было не так уж сложно, поскольку большая часть консервативно настроенных поселений и так уже была на его стороне, — постепенно наладилась связь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118