Кудри не его - черные, не
блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его
жены. Но вот глаза, - ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий
цвет - холодный цвет? Сколько тепла сияло в этих лукаво прищуренных,
синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь просвеченные солнцем! И
так преданно они глядели на Спантамано!..
- Проклятье твоему отцу, - добродушно пробормотал тронутый согдиец. -
Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.
Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек, браслетов, колец,
подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала,
пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила
уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться.
Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая
дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей;
из чувства благодарности он купил им по новому халату.
Три дня Отана гостила у отца, и это время было самым счастливым в
жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь
и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану
домой.
- Зачем ты меня прогоняешь? - рыдала она у него на плече.
- Я не прогоняю тебя, доченька, - ответил он глухо. - Я прошу, чтобы
ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие
у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.
- А почему сам остаешься? Поедем со мной.
- Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу, чтобы плохие люди не
добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не
забудешь меня, Отана?
- Никогда.
- Ну, прощай.
Он проводил старых пенджикентцев и Отану далеко за город и
долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово - боялся
заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал
еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная
дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и
предполагать не мог. Судьба!

Он возвращался в Наутаку пешком, ведя в поводу коня. За ним, также
спешившись, шагали Варахран и еще четыре согдийца. В небе, удивительно
ярком и синем, над зубцами красных горных вершин, кудрявились, подобно
овечьим шкурам, белые облака. По сторонам дороги тянулись массивы еще
молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же сероватая
блестящая зелень листьев млела в волнах горячего воздуха, поднимавшегося
от желтой земли, слышался женский смех. Где-то за глинобитной оградой
мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из плоских
крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и в душу
Спантамано снизошел покой.
Он обернулся к Варахрану. С тех пор как Спантамано подобрал его в
стране Гиркан, чеканщик переменился - окреп, выправился, возмужал,
научился хорошо стрелять из лука. Он не отходил от спасителя ни на шаг.
Без всякого уговора, как-то само собой, Варахран сделался первым
телохранителем потомка Сиавахша.
Спантамано видел: Варахран сильно тоскует по дому. Но всякий раз,
когда Спантамано намекал ему на это, чеканщик обижался, краснел и твердо
заявлял, что никуда не пойдет от "господина састара". Вот и сейчас
маракандец, расстроенный сценой прощания хозяина с Отакой, понурился,
затосковал опять.
- Домой хочешь? - сказал Спантамано беззлобно. - Убирайся хоть
сегодня. Мне надоел твой унылый вид.
Маракандец вспыхнул и смущенно пробормотал:
- Зачем господин састар смеется над бедным человеком?
- Я не смеюсь, чурбан. Вижу - тоскуешь. Так отправляйся! Кто держит?
Разве тебе не жалко твоих родичей?
- А господину састару?
- Что?
- Господину састару жалко своих родичей?
- Ну?
- И дочь жалко?
- Может быть.
- Почему же господин састар не отправляется домой?
- У меня много дел в Наутаке.
- Значит, и у меня тут много дел.
- Ты-то здесь при чем, дуралей?
Варахран сердито засопел и умолк. Спантамано растрогала верность
чеканщика. Он хлопнул его по плечу и добродушно сказал:
- Ну ладно. Оставайся, если ты уж так хочешь. И не вешай голову - мы
еще увидим твою Мараканду. Не сто лет нам торчать в этой проклятой
Наутаке. Ясно?
- Ясно.
Опять Наутака. Опять Ороба и персы. Спантамано с утра до вечера
слонялся по крепостной стене, насвистывал свою знаменитую песню и все
выжидал, упорно выжидал чего-то.
Иногда на стену поднимался Датафарн.
- Ты чего ко мне льнешь? - притворно сердился на него Спантамано.
Перс сам не понимал, почему его тянет к потомку Сиавахша. Может быть
потому, что Спантамано единственный из всех людей, знающих Датафарна,
относился к нему приветливо и доброжелательно; другие сторонились больного
человека, в груди которого, по их словам, завелась "нечисть". Но, пожалуй,
больше всего привлекали иранца жизнерадостность Спантамано, неукротимый
дух, - общаясь с молодым согдийцем, Датафарн незаметно для себя перенимал
его веселость, он как бы впитывал неистребимую жизненную силу потомка
Сиавахша, проникался его простой верой, на дом и предводителя.
Он следил за каждым шагом Бесса, и сатрап издергался до того, что
стал по ночам кричать во сне. Однажды он потерял терпение и призвал к себе
двух преданных и смелых воинов. Невидимые в темноте, они неслышно, словно
барсы, подкрались к хижине, где безмятежно спал потомок Сиавахша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90