Но я проявил мужскую солидарность и настоял на том, что у человека есть право лицезреть своего единственного внука. Втайне я надеялся: стоит Гленну увидеть нашего прекрасного мальчика, и он сразу же растает. Но когда он забыл про день рождения Пэта три года подряд, я понял: теперь у меня есть собственные основания ненавидеть старого хиппаря.
– Может, он страшится сознания того, что стал дедушкой, – высказал я свое предположение.
– Да, конечно, – горько усмехнулась Джина. – И, кроме того, он эгоист и уже никогда не повзрослеет. Давай не будем об этом забывать.
В отличие от родителей Джины мои мама с папой не были ни для кого идеалом семейной пары. Никто никогда не заявлял, что их союз воплотил в себе дух эпохи. Снимков моей мамы ни разу не публиковали в глянцевых журналах, хотя ее помидоры, победившие на каком-то конкурсе овощеводов– любителей, однажды сфотографировали для местной газетенки. Но мои родители прожили вместе всю жизнь. И мы с Джиной собирались поступить точно так же.
За время, прошедшее с нашей свадьбы, наши друзья влюблялись, женились, разводились и начинали ненавидеть лютой ненавистью своих бывших партнеров. С нами такого быть не могло. Хотя нас воспитывали в разных условиях, в результате получилось так, что нам хотелось от жизни одного и того же.
Я мечтал о браке, который продлится всю жизнь, потому что именно так было у моих родителей. Джина мечтала о браке, который продлится всю жизнь, потому что у ее родителей этого никогда не было.
– Вот что в нас хорошо, – говорила она мне. – Наши мечтания совпадают.
Джина была без ума от моих родителей, и они отвечали ей взаимностью. Когда они видели, как это белокурое видение шествует по садовой дорожке вместе с их внуком, они прямо-таки расплывались от удовольствия и робко улыбались из-за своих очков и горшков с геранью.
Они не могли поверить своему везению. Им казалось, что их невесткой стала новоявленная Грэйс Келли. А Джине казалось, что свекор и свекровь – счастливые люди, вроде богачей Уолтонов.
– Я свожу Пэта к твоим родителям, – сказала она, когда я уходил на работу. – Можно, я возьму твой мобильный? На моем аккумулятор сел.
Я без промедления отдал ей свой телефон. Я ненавижу эти штуковины. Из-за них всегда такое ощущение, что ты попал в ловушку.
* * *
По галерее пробежала нервная дрожь. – Муха вернулась! – сказал режиссер. – У нас снова муха!
Вон она, на мониторе. Студийная муха.
Наша муха была громадным существом: черная, как таракан, с крыльями не меньше чем у осы, а туловище так раздуто, что без надежного шасси и не сядет. На крупном плане, когда Марти читал с телесуфлера, мы увидели, как муха лениво облетела вокруг головы нашего ведущего, а затем заложила крутой вираж и медленно ушла куда-то наверх.
Муха обитала где-то в темных верхних помещениях студии, среди хитросплетения розеток, кабелей и осветительных приборов. Она появлялась только во время передачи, и старожилы галереи поговаривали, что она просыпается от тепла юпитеров. Но мне всегда казалось, что ее привлекает та жидкость, которую выделяют железы человека, когда он выступает в прямом эфире. Наша студийная муха была весьма охоча до человеческого страха.
Если не считать авиа-шоу нашей мухи, интервью с Клиффом шло нормально. Молодой «зеленый» поначалу нервничал, почесывал щетину, дергал себя за грязные косички, путался в бессвязных предложениях и даже совершил самый страшный грех, который только возможен на телевидении: уставился прямо в камеру. Но Марти с нервными гостями умел вести себя на удивление нежно, и, поскольку он явно сочувствовал делу Клиффа, ему удалось заставить гостя расслабиться. Все пошло насмарку только уже под конец интервью.
– Я хочу поблагодарить Клиффа за то, что он сумел сегодня к нам прийти, – сказал Марти с необычайной серьезностью, незаметно отмахиваясь от назойливой студийной мухи, – и хочу поблагодарить всех его коллег, живущих на деревьях в аэропорту. Потому что битва, которую они ведут, это битва за всех нас.
Раздались аплодисменты, ведущий протянул руку гостю. Клифф ответил на рукопожатие, но почему-то сразу не выпустил ладонь Марти. Он пошарил в своей грязной хламиде с какой-то непонятной этнической бахромой и достал оттуда пару наручников. Марти с неуверенной улыбкой следил за тем, как Клифф защелкивает одно металлическое кольцо вокруг его запястья, а другое – вокруг своего.
– Свободу птицам, – тихо произнес Клифф и прокашлялся.
– Что, что это такое? – оторопел Марти.
– Свободу птицам! – заорал Клифф с возрастающей уверенностью. – Свободу птицам!
Марти покачал головой.
– У тебя есть ключ от этой штуковины, ты, вонючий кусок дерьма?
В сумерках галереи мы наблюдали за сценой, разворачивавшейся на дюжине мониторов, светящихся в темноте. Режиссер продолжал дирижировать пятью операторами. «Второй, оставайтесь на Марти… четвертый, дайте крупный план наручников…» Но у меня возникло такое ощущение, какое бывает только тогда, когда в прямом эфире случается нечто ужасное, – странная смесь легкой тошноты, паралича и почему-то восхищения. Эти чувства образуются где-то на дне желудка и мгновенно захватывают полностью все ваше существо.
И тут снова появилась муха, на несколько секунд зависла над головой Клиффа, после чего осуществила безупречную посадку ему на переносицу.
– Свободу птицам!
Марти посмотрел на свою руку, не веря, что он действительно прикован к этому грязному типу, на котором от жара юпитеров потек грим. Затем он схватил графин с водой, стоявший между ними на столике, и, как будто пытаясь прихлопнуть муху, изо всех сил ударил им Клиффа в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95