— Террили, — поправила Мэй.
— Тем более. Что это? Из-за каких-нибудь предсказаний судьбы? Родители дали им такие бойкие имена, чтобы они выбрали бойкую профессию? Тут никуда не денешься, в деле рекламы без недюжинной бойкости не обойдешься.
— Да, — сказала Мэй, — как, например, у Джерри.
— Или у Ларри. Помнишь его?
Они засмеялись. Ларри был, наверное, самый улыбчивый, услужливый и неунывающий рекламщик за всю историю этого дела. Но однажды сорвался и сбросил писателей с моста Мэйнард-Гейт прямо в машине. Ларри и пару здорово подмокших авторов пришлось выуживать. А кончилось все тем, что Ларри в прямом эфире бросился на молодого писателя (тот принял его за официанта и попросил воды, щелкнув пальцами).
— Да, старик Ларри… Когда его выпустят? Сквозь смех Мэй ответила:
— Года через два, если будет хорошо себя вести. Может, попадет в ту же камеру, что и мистер Этик. Было бы забавно.
— Слушай, — сказал Эдвин. — А может, они вместе напишут о жизни в неволе. Книги о тюрьме продаются на ура, это вуайеризм такой, вроде «Слава богу, не я». Или, может, Этик и Ларри устроят Великий Побег. Выроют тоннель на свободу.
— Сомневаюсь, что они в одной камере. Разве не знаешь? У мистера Этика трудные времена. Ему грозят три пожизненных.
— Что? За неуплату налогов?
— Нет. У него во дворе нашли захороненные тела трех налоговых инспекторов, которых присылали к нему в последний раз.
— И за это дают пожизненное? Мэй удивилась в свою очередь.
— Понятно. То есть ты не знаешь, что убить налогового инспектора — уголовное преступление. Так, хулиганство, не более того. Но наш мистер Этик проведет остаток дней за решеткой.
— Вот и поделом ему. Идиот. Даже ребенок знает: не закапывай трупы у себя во дворе. Там ищут в первую очередь.
Мэй поедала третью порцию салата — шпинат, много соуса, пармезана и кусочков бекона. Эдвин не заострял внимания, хотя был уверен, что диета Опры состоит из одного шпината. Неважно. Жизнь прекрасна. На душе легко. Хотя Гранд-авеню по-прежнему оставалась каньоном отчаянья, мистер Мид — надменным хорьком, Найджел — слизняком в человеческом облике, а Дженни оставалась… в общем, Дженни. Но это все неважно. Эдвин умудрился не только найти рукопись, но и, к несказанному своему удивлению, снова сохранить работу.
— Ну и как она, твоя книга? — поинтересовалась Мэй. — «Что мне открылось на горе»? В ней правда есть все, что ты обещал?
— Конечно. Я отправил контракт мистеру Суаре по факсу, он подписал, и сегодня я начал просматривать рукопись. Очень странная. Длинная, замысловатая и, насколько я понял, без четкой структуры. Я ожидал, что в ней будут главы, как обычно — одна о курении, другая о деньгах, третья о душевном покое, и все в таком духе, — а там лишь сплошной путаный монолог, где отдельные элементы сплетаются в целое. И как раз это очень необычно. Никакой структуры — в классическом понимании, — но определенно есть поток. Все между собой связано. Доводы Суаре перетекают один в другой, поэтому непонятно, где заканчивается одна часть и начинается другая. О чем книга? О жизни. Временами ужасно: избито, поверхностно, пересыпано клише. Но иногда написано прекрасно и, можно сказать, мудро. Целые фрагменты будто бы взяты из вводного курса по самопомощи — про счастье там, про искренность… И вдруг он переключается на метафизику и дилемму человеческой сущности. Куча-мала. Кусок Нормана Винсента Пила, пригоршня Чопры, щепотка Дейла Карнеги. Все основано на индусской концепции moksha — если я правильно произношу, — то есть освобождения от дурных желаний.
— Освобождение от дурных желаний — прямо как из моих непереводимостей, — сказала Мэй.
— Похоже, да? Мокша. В основе концепции — мысль о том, что жизнь — это путешествие с одного уровня на другой. Вначале мы жаждем плотских удовольствий — это гедонистическая фаза жизни. Затем желаем материального благополучия, что называется фазой мирской суеты. Затем нам нужна слава или, если со славой не выходит, то что-то более долговечное, некое наследство. То, что можно оставить детям или даже внукам. С виду выглядит благородно, но, по мнению Тупака Суаре, это всего лишь сублимированный страх смерти. И… — Эдвин замолчал.
— Что?
— Когда я читал это место, то показалось, что здесь Суаре приподнимает свою маску. Страх смерти и желание жить дальше, например в детях. Или внуках. Донкихотская погоня за бессмертием. Одновременно грустная, героическая и заведомо обреченная. Но Суаре на этом не останавливается. Последняя фаза, до нее добираются крайне редко, — абсолютная внутренняя гармония. Просветление. Большинство же увязает по дороге в одном из «дурных желаний». Цель Тупака Суаре — помочь всем добраться до этого четвертого, последнего, уровня. Довольно-таки смело, правда? Мудрость, глубина, и ни с того ни с сего — хохма. Пять баллов! Вопросник в стиле «Космо»: на какой фазе Великого Индусского Путешествия по жизни мы находимся сейчас. Словно едешь на американских горках. Словно… — Эдвин поколебался, потому что догадка ему не понравилась, — словно читаешь бредни сумасшедшего, запертого в палате, обитой войлоком, прочитавшего уйму книг. Или… — он снова запнулся, потому что эта догадка ему тоже как-то не понравилась, — или гения.
— Сумасшедший или гений. Одно другого не исключает, — сказала Мэй.
— Или, возможно, ее написали несколько человек. Не один автор. Манера и стиль повествования периодически резко меняются. Похоже на коллаж. Небрежно склеенная композиция. Суаре перемешивает буддийскую философию морали и либертарианский капитализм. Самое странное, что получается неплохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86