Освободил свое запястье, защелкнул еще теплое кольцо на медной ручке двери в зале и с какой-то резкой, Ольгиной яростью приказал ей:
-- Рыпнешься -- пристрелю за попытку побега!
Она ничего не ответила. Этой грубостью милиционер напомнил ей охранника, и она подумала, что, может, он парень и ничего, а то, что в менты пошел, мало ли...
У мужика Мезенцев ничего больше не спрашивал. Сбросил куртку, кепку, достал из притороченной под мышкой кобуры "макаров", снял его с предохранителя и по-хозяйски уверенно пошел к балконной двери.
14
От первого выстрела во рту стало сухо-пресухо. Мезенцев вжался в простенок между перегородкой и балконной дверью и углом глаза поймал появившийся на стекле ровный, словно лобзиком вырезанный, кружочек. А ведь он всего-то успел бросить секундный взгляд сквозь окно внутрь квартиры. В большой комнате, явно -- зале, стояли двое мужчин -- маленький, сухонький старичок и крепыш лет двадцати в коричневой кожаной куртке -- и сидела в кресле девушка. Но сидела как-то странно, сведя руки за спину, и лицо у нее было какое-то уродливое.
Будь еще одна свободная секунда, он бы разглядел все подробнее, но старичок, стоящий к нему лицом метрах в пяти, как-то слишком резко вскинул правую руку, и что-то подсознательное, навеки вдолбленное в башку еще в морпехе отшвырнуло его к простенку. Скорее всего, это был не страх, но во рту после первого выстрела все равно стало суше, чем в пустыне.
Левой, свободной рукой Мезенцев махнул снизу вверх над холодной блестящей поверхностью стекла, и вторая пуля, пробив такую же красивую дырочку, со свистом ушла к черным деревьям парка на той стороне улицы. "Если пуля просвистела, значит, не твоя. Свою никогда не услышишь", -вспомнил он наблюдение комбата, не одну такую песню пули прослушавшего в Афганистане. Это он начинал пить "чисто символически", а заканчивал... Может, оттого, чтоб не слышать свиста пуль, который все еще звенит в ушах.
Зачем Мезенцев полез сюда сам? Стоило набрать номер по телефону мужика -- и через пять минут патрульно-постовая группа была бы здесь. Нет, все-таки он еще не стал милиционером. Как был морпехом, так и остался. Все время напролом, буром, все время сам...
Он переложил пистолет в левую руку и рукояткой нанес резкий удар точно по двум аккуратным черным дырочкам на стекле. Осколки со звоном посыпались на кафельный пол балкона. На одном из них, с самого уголка, что-то неприятно темнело. Скорее всего, это была его кровь. Но не от пули, которая, пропев, вновь напомнила Мезенцеву, что она -- не его. Кровь -- от пореза.
До боли в белках глаз он скосил их и все-таки разглядел: до ручки балконной двери можно дотянуться сквозь дырку в двойных стеклах. Может быть, стоило еще немного подразнить старикана, вытянуть у него пять-шесть пуль из ствола, но вновь, уже в который раз, что-то стороннее, не поддающееся осмыслению швырнуло Мезенцева вдоль окна.
Проскочив балконную дверь, он встал за бетонным выступом над двумя другими створками окна, ручкой пистолета, перелетевшего уже в правую руку, размозжил одно из стекол и резко, почти без пауз, как из отбойного молотка, стал вбивать пулю за пулей в то место, где он за секунду прыжка по балкону успел заметить маленькую, сухонькую, похожую на непринявшееся деревце, фигурку.
Стрелять согнутой в локте рукой было непривычно и неудобно. На полигоне, в морпехе, они вытягивали руку, долго выцеливали и только потом плавно, с девичьей нежностью, нажимали на спусковой крючок. "Макаров" кидало вверх и вправо. Пули уходили в голубизну, в слепящую воду бухты, на фоне которой мишени казались частью этой бухты. Короткий взвизг "Пи-и-иу!" означал, что свинцовое тело пули, скользнув по валуну, ушло "в молоко". Тишина могла означать что угодно: и попадание в мишень, и попадание в воду бухты. Комбат говорил, что пули, правда, в воду сразу не попадали, а рикошетировали от пленки воды. Но никто из лейтенантов и старлеев этого не видел, и оттого все еще сильнее верили комбату.
Рикошетировали? Палец замер на курке. Сквозь тюль Мезенцев увидел, что ни кожаной куртки, ни девчонки в комнате нет, а старикашка лежит на паласе, сжав голову ладонями. Мезенцев не помнил, свистели ли пули ответных выстрелов, и оттого, что не помнил, решил, что старикашка не успел среагировать на его прыжок.
Левая рука метнулась сквозь дырку в стекле к ручке балконной двери, рванула ее вверх. Острое лезвие осколка, качающегося под хлипким штапиком, ожгло тыльную сторону ладони. Скорее всего, там опять, как и при ударе, появилась кровь, но Мезенцеву некогда было рассматривать раны.
Ногой он толкнул дверь, перепрыгнул бетонный порожек и машинально присел от свиста пули. Прошла она где-то далеко сбоку, а он присел так, словно воздух был прошит над головой, и это дурацкое приседание так взбесило его, что он в два прыжка перелетел палас по хрустящим под подошвами осколкам стекол, сбил привставшего и выцеливающего его с колена старикашку, и тот, врезавшись затылком в угол платяного шкафа, как-то сразу закрыл свой единственный глаз и остался у шкафа в странном полусидячем положении. "Каждый прием завершай ударом!" -- щелкнуло в мозгу Мезенцева, но приема-то как раз и не было, а удар уже прошел. И удар, кажется, нокаутирующий. Лежащий был похож на ребенка, загримированного под старика, но ребенка злого, мстительного, который, казалось, до сих пор еще не узнал, что в жизни можно не только злиться, но и улыбаться.
Странный пистолет валялся у его ног рядом с отлетевшими изношенными тапками. Достав из кармана брюк платок, Мезенцев обернул им рукоять, прочел на черном корпусе надпись "Р.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78