Она убедилась, что завоевала в сердцах обоих хозяев привилегированное место. Отныне она уже не была просто чернокожей служанкой, бессловесной скотиной – она превратилась в личность. Стала Лукрецией Борджиа из Фалконхерста. Господа любили ее и, что более важно, полностью от нее зависели.

ЭПИЛОГ
Прозвучавший две недели спустя полуденный гонг уже не предвещал для Лукреции Борджиа никаких зловещих событий. События назревали, но на самом деле счастливые, хотя рабы, торопившиеся с полей к Большому дому, не могли этого даже заподозрить. Обещание хозяина высечь Мема и Омара крепко засело в их головах, и сейчас они не сомневались, что именно это зрелище им и уготовано. Так или иначе рабы были счастливы: ведь их ждал не менее чем часовой перерыв в работе.
Однако Уоррен Максвелл до поры до времени насытился бичеванием и не торопился воплотить в жизнь угрозу, нависавшую над Мемом и Омаром. Сегодня в его намерения входило не унизить, а, напротив, восславить раба, вернее, рабыню. Одну из рабынь ожидали почести, каких никогда еще не удостаивались подневольные чернокожие. Это был день славы Лукреции Борджиа; совсем скоро о ее триумфе предстояло узнать всему Фалконхерсту, пока же об этом не имела представления даже сама виновница торжества.
С раннего утра она была на ногах. Рубцы на спине почти зажили; она до сих пор хромала, но уже не испытывала боли. Хаммонд по-прежнему лежал в постели, и к ее обычным обязанностям прибавлялись хлопоты с больным, поэтому на то, чтобы заниматься своей персоной, у нее не хватало времени. Однако благодаря ее природному здоровью и силе раны зарубцевались сами собой – достаточно было ежедневно смазывать их бараньим салом. Эту процедуру взял на себя в порядке искупления грехов Мем.
В этот день Лукреция Борджиа расфуфырилась, как никогда. Благодаря вставкам она смогла натянуть па себя лучшее перкалевое платье покойной миссис Максвелл; вставки тянулись по шву от подмышек до подола и имели грязно-бурую окраску – таков был итог ее попыток выкрасить их в черный цвет отваром каштановой шелухи, однако это не портило ей настроения, так как полностью компенсировалось лучезарными перламутровыми пуговицами у нее на груди. Дополнением к платью служил платок из сетки, придававший наряду праздничность; тюрбан из красного ситца был завязан с особой тщательностью и любовно обмотан вокруг головы. Она сидела с гордо выпрямленной спиной в кресле с плетеным сиденьем посреди кухни, ожидая зова Максвелла: хозяин велел ей быть готовой к десяти часам и только не вздумать вынюхивать, что за событие назревает.
Наверху раздался шум; ей страсть как хотелось взглянуть, что там происходит, однако она не двинулась с места, памятуя хозяйский наказ. До ее слуха долетели голоса Максвелла-старшего, Мема и еще кого-то из слуг. На лестнице раздались шаги; Максвелл призывал слуг не зевать. Не справившись с любопытством, она на цыпочках подкралась к двери столовой и увидела, как Мем и еще один негр, стащив Хаммонда вниз по лестнице, выносят его из дома на веранду и дальше вниз по ступенькам. Она как ни в чем не бывало вернулась на свой стул, с улыбкой прислушиваясь к голосу Уоррена Максвелла: он ни на минуту не оставлял слуг без поучений, проклятий и предупреждений, боясь, что иначе они повредят зажатую в лубок ногу сына.
Она улыбнулась, довольная улучшением состояния своего пациента, выразившимся в том, что его смогли поднять с постели. Высунуться на веранду и поглядеть, что творится там, она не посмела. Один урок она усвоила накрепко: хозяйским приказам следовало повиноваться беспрекословно. Раз он велел ей оставаться на кухне до десяти часов, значит, она не смела ослушаться.
На сей раз удары гонга не предвещали наказания, иначе ей не было бы велено получше одеться и приготовить для обитателей Большого дома праздничный обед. Она нажарила цыплят и испекла печенье, а также свой знаменитый кекс – излюбленное кондитерское изделие Хаммонда. Кроме того, под ее наблюдением приготовили огромный котел рагу – угощение для слуг. В рагу пошло мясо белок, поросят и вдобавок еще туша кем-то подстреленного опоссума. Этого кушанья, приправленного свиными рубцами, турнепсом и коровьим горохом, должно было хватить на всех.
Она так привыкла постоянно находиться в центре любых событий, что сейчас беспокойно ерзала, сгорая от нетерпения. Теперь до нее не доносилось иных звуков, кроме звяканья крышки на закипающем чайнике да биения о стекло здоровенной мухи, не желающей смириться с существованием непреодолимой преграды. То, что рядом творилось нечто, о чем она не имела ни малейшего представления и над чем, более того, не имела никакой власти, не давало ей покоя, как заноза в пятке. Ей очень хотелось узнать, по какому поводу разгорелся весь этот сыр-бор, зачем ее заставили приодеться, зачем лупили в гонг, с какой стати вынесли из дома Хаммонда. Да что там затевается, в конце-то концов?
Прошло, судя по ходикам, еще пятнадцать минут, прежде чем Максвелл поманил ее из двери.
– Ты готова, Лукреция Борджиа?
– Вот принарядилась, как вы мне велели, масса Максвелл, сэр. – Она встала и сделала перед ним книксен.
– Ну и хороша же ты, скажу я тебе! Великолепна! Платье миссис Максвелл очень тебе идет. Пойдем, Лукреция Борджиа. Нас ждут в конюшне.
Лукреция Борджиа пропустила хозяина вперед. Они вышли на веранду, откуда она увидела толпу чернокожих, собравшуюся у конюшни. Гонг смолк. Было очень похоже, что на конюшне готовится новое бичевание. Непонятно только, почему Мем расхаживает вокруг, а не стоит прикованным к столбу. Неужели наказание постигнет одного Омара?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107