Когда я думал о том, что, подобно Мелание Раук, и я мог в детстве оказаться по ту сторону океана, мне уже не давали покоя Юхан Раук и история его семьи. Но, не повидав Канады, невозможно было описать судьбу Рауков, что я собирался сделать в привычной для меня романной форме, хотя и новелла и документальный рассказ (например, о том же Альберте Каристе) совершенно чуждыми мне не были.
Мелание Раук снабдила меня книгами и брошюрами о канадской действительности, я взялся переводить роман Джеймса Олдриджа, посвященный жизни канадских трапперов, чтобы в ходе переводческой работы быть постоянно рядом с канадцами и природой Канады. Наконец в 1966 году я впервые побывал в Канаде, туристом.
Турист обычно видит то, что ему показывают, и меньше всего то, что хотел бы сам увидеть. Несколько раз в туристических поездках, переезжая с группой из одного города в другой и переваривая предлагаемые гидом достопримечательности, я вспоминал историю кихнусца, который однажды на материке попал за праздничный стол. Хозяйка, женщина очень гостеприимная, предлагала кихнусцу и то, и это — что получше, а кихнусец возьми да и спроси: «А можно мне взять того, чего я сам желаю?»
Мне посчастливилось, путешествуя по Канаде с туристской группой, помимо предлагаемого гидом — довольно обильного, взять немного и «того, чего я сам желал». Я отыскал в Ванкувере людей, которые согласились пригласить меня в Канаду. В следующем, тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году и состоялась моя вторая канадская поездка. Приземлившись в Монреале, я сразу же отправился дальше на запад, в Ванкувер, к пригласившим меня людям. В тот раз я услышал там о столь интересном человеке, очень уже старом, выходце с Сааремаа, что я просто обязан был его отыскать.
Если Финляндию называют страной тысячи озер, то с еще большим основанием можно назвать морем тысячи островов западную часть канадского Тихого океана, с целой гроздью ее островов. Самый большой из них, Ванкувер, отделенный от материка проливом в несколько десятков километров, тянется с юго-востока на северо-запад почти параллельно подпирающему облака хребту Скалистых гор. Этот длинный, местами сужающийся до километра и тут же дугой расходящийся пролив прямо-таки напичкан большими и малыми островами, так что в некоторых узеньких
лабиринтах среди выступающих из воды скал почти не остается места для фарватера океанских судов. На одном из этих тысяч островов я и отыскал старого человека, который за два вечера опрокинул все мои давно продуманные творческие планы.
Его судьба оказалась еще более замысловатой, чем у Юхана Раука, который в первые десятилетия нашего века, всего в двухстах милях отсюда к северу, в Принс-Руперте, основал для себя и своего семейства временное жилище. Юхан Раук уже давно, в 1938 году, нашел себе вечный покой по ту сторону земного шара, Юхан Раук растворился в тонком слое земного перегноя, этот же человек пока еще не думает ни прахом становиться, ни с землей смешаться. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в летах, он выглядит скорее моложе, чем старше меня. Хотя он тоже невысокого роста, но если я зачастую, словно грузом придавленный, невольно горблюсь, то у него и сидя, и при ходьбе удивительная осанка — оттого и кажется куда выше меня. Он худой, но все же мускулистый, так что, несмотря на годы, может еще по-мальчишечьи постоять и на голове. Переболев в прошлом многими болезнями, он, чтобы одолеть их, еще в молодости составил для себя интересный комплекс физических упражнений. Он немного бегает трусцой и обязательно делает утром и вечером зарядку. Читает — и немало — без очков. (У него и для глаз имеется какое-то заимствованное, кажется, из системы йогов упражнение.) Время посеребрило его волосы, лишь в этом, своей сединой, я превосходил его.
Он знал, что я пишу романы, некоторые из них стояли на его заполненных до отказа полках. Даже на родине, в Эстонии, я редко встречал людей, кроме покойного Тугласа, у которых было бы столь полное собрание произведений отечественной литературы. В самом начале я сказал ему, что собираюсь писать о Юхане Рауке — он еще задолго до меня слышал кое-что о нем,— и я попросил дополнить задуманный мною роман бытовыми деталями. Он согласился. Благодаря своей большой начитанности он говорил на хорошем современном литературном эстонском языке, в который вкрапливались лишь отдельные английские слова, и пытался помочь мне. Только... наверное, лучше бы он не делал этого, может, тогда у меня давно бы уже был готов роман об Антоне Сааре (то есть о Юхане Рауке). Слушал я, и меня захватила его собственная судьба. И не потому, что этот старый человек совершил в жизни что-то более значительное, чем Раук. За всю свою долгую жизнь он не
удостоился ни одной награды, ни одной медали, не говоря уже о такой высокой, которую носит на своей груди Альберт Каристе. В сборнике документальных рассказов «Портреты тружеников» я писал также о людях, не удостоенных орденов, и я не могу утверждать, чтобы их жизнь привлекала меня меньше, чем судьбы орденоносцев.
Чем дольше я слушал этого старого человека на том далеком острове, тем больше проникался убеждением, что жизнь сама уже написала роман гораздо интереснее того, который я когда-либо смогу создать. Нужно запечатлеть на бумаге истинную историю людей, горем понуждаемых на поиски своего острова, своего куска хлеба и своей пяди земли, и описать историю этих людей следует под настоящими именами и с такой документальной точностью, какая только возможна. История эта, запечатленная на бумаге, снискавшая благосклонность издателей и ставшая достоянием общественности, может быть использована кем-либо из писателей, которые предпочитают романную форму документальности, в качестве основы для романа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65