Маак вовсе не дурак, чтобы ее продавать. Сам человек ничего не стоит, людей скоро начнут уничтожать, как в Египте саранчу.
Теперь, когда Яагуп основал свое общество — у нас даже маленькое суденышко, на двух хозяев, называли обществом,— отцу уже не приходилось опасаться, что Яагуп пойдет в Либаве или Риге матросом на какой-нибудь иностранный пароход. Хоть матросское жалованье там и было почти наполовину больше, чем на крупных латышских, русских или эстонских парусниках, все же человек, плавая с камнями здесь, меж своих берегов, зарабатывал куда больше, чем матрос на английском пароходе. А деньгам цену Яагуп знал, хотя при этом и не дрожал над каждой копейкой. Когда, случалось, при хорошей погоде парусники загружались камнями в здешнем Лахтевахеском заливе, то общества нанимали себе в помощь мальчишек и платили за каждую лодку камней десять копеек. «Кукушка» уже с самой первой ездки платила нам за лодку на пять копеек больше, и это явно соблазняло и меня воротить нос от отцовского «Своего острова» к «Кукушке», тем более что «Кукушка», при своей малой осадке, подходила близко к берегу — до Яагупа было ближе грести. Отец и Аабрам, правда, сердились, дескать, что же это ты, парень, уже не распознаешь парусник своего общества, но говорилось это полушутя. Вслед за «Кукушкой» и другие парусники подняли цену перевоза до пятнадцати копеек.
Яагуп платил нам щедро, но не плошал и в Либаве, когда сбывал желающим камни, умел выжать деньгу. Так же как мы, пааделайдские мальчишки, были благодарны Яагупу за лишние пять копеек, должны бы и другие мужики благодарить Яагупа за лишние, добытые в Либаве, рубли. Если они и оставались благодарны, то им это было трудно высказать или выразить как-то иначе. Яагуп не верил в благодарность, считал ее фальшивой монетой, поднимал на смех.
Такой уж у него был характер. Ни во что и ни в кого Яагуп не верил — даже в своего друга Гаабреля. Друг обдирает друга как липку, смеялся Яагуп, когда Гаабрель за пивом набивался ему в друзья.
Во что Яагуп верил, так это в деньги. Но не в любые, а только в золотые, в золотой червонец. Все, чего в мире много,— всегда дешево или становится еще дешевле, но золота, в сравнении с людьми, было мало, и поэтому оно держалось в цене. Свои деньги он в казну не относил, а прятал в такие места, которые были известны лишь ему одному.
— Много ли накопилось?— спрашивал отец.
— Да набежала кое-какая копейка. Если однажды придется поехать другой свет повидать, надо, чтобы в кармане позванивало. Элиас говорил, что у пустого кармана и по ту сторону океана достоинства никакого нет. Прежде чем куда отправляться, нужно здесь покрепче на ноги встать. Ползать я туда не поеду!
«Кукушка» сделала в Либаву столько рейсов, что Яагуп и Гаабрель уже в первое лето заработали едва ли не больше, чем отец, Аабрам и пууратаский Пярн вместе на «Своем острове». Будто челнок, сновала «Кукушка» между Либавой, Виндавой и Сааремаа. И всегда ей выпадал попутный или боковой ветер, который подгонял вперед и возвращал назад. Задувал шторм с норд-вест-норда — «Кукушка» пребывала в затишье у сааремааского берега и загружалась камнями. Наваливался шторм с востока — «Кукушка» уже стояла на якоре где-нибудь возле Пиль- гусе у самого берега, и ребята всего за день успевали нагрузить парусник. Осенью сходили в Швецию, поставили «Кукушке» под хвост мотор — «Скандию».
Но и другие мужики не спали. Через пару лет на всех пааделайдских парусниках стояли моторы — большое подспорье при встречном ветре и при штиле, особенно при заходе в порт и при выходе из него. Не требовалось больше выплачивать буксирам солидную мзду за проводку судов.
Несмотря на то что отец с Яагупом и Яагуп с отцом не во всем были едины, к тому же находились теперь в разных судовых товариществах, все-таки отец надеялся, что молодой порыв у Яагупа пройдет и его первенец останется на Пааделайде. Из меня же должен был выйти ученый человек, гораздо умнее того рижского адвоката,— отец все еще не терял надежды, что если никто другой, то собственный-то сын отыщет в дебрях законов нужный параграф против Маака.
Что же касалось деревни, то, по мнению отца, крестьянские земли мыза могла считать своей собственностью, потому что Маак приобрел у Шварца Лахтевахе вместе с землями, ну а то, что все здешние земли семьсот лет на
зад принадлежали местным людям, с этим суд не посчитается. Об этом, правда, написано в исторических книгах, а не в заковыристых сводах законов. История гласит, что победитель всегда прав, что жалобы побежденного не стоят даже сочувствия. Кто желает изменить положение с деревенскими землями, пускай займется этим заново, пусть напишет новую историю, даже кровью. С Пааделайдом дело другое. Права Пиксов и Ряхков существуют и по писаному закону, ведь семьсот лет назад Пааделайда еще не было, никто кровью его не завоевывал. Нет Пааделайда и на старинных картах. Пааделайд поднялся из моря всего несколько поколений назад. Того, чего не было, Шмальхозен не мог купить, а Шварц продать. Этот маленький островок, берега которого жители укрепили от размыва и на котором построили свои домишки,— он словно подарен отступившим морем, за него Маак ни копейки прежнему владельцу не платил. Эта намытая гравием полоска принадлежит им, тем, кто основался здесь. Если передать дело в суд, то адвокату придется призвать в свидетели не ученых историков, а составителей земных карт. Если попадется толковый адвокат, то Пиксы и Ряхки должны бы добиться в суде справедливости.
Отец посмотрел на меня. Вот из кого выйдет тот самый адвокат, в мое учение готовы вложить большие деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65