— Что мы такого сделали ужасного?
Баурсаки в казане жарились, краснели и шипели. Вазира выбирала дуршлагом готовые и укладывала их в огромную миску.
— Я делаю все, что могу, даже то, что она должна делать, а вместо благодарности слышу от вашей матери одни колкости. Я что в доме, служанка?
Конечно, подумал Аброр, характер у мамы не мед, и Вазира тяжело переживает незаслуженные обиды.
— Но я благодарен вам, Вазира. Очень благодарен... Разве этого мало?
— Вы сначала сумейте сами себя защитить! Если ваша мать начинает наступать, вы заискиваете перед ней... как... как... нашаливший мальчишка. А если я выражаю вам недовольство, то вы соглашаетесь со мной, стараясь сбалансировать, равновесие соблюсти. Это разве достойно вас?
— Надоело мне, честно говоря, держать все время это равновесие.
— А мне равновесие не нужно вообще... Мне больно и обидно видеть, во что превращает вас мать...
Во рту Аброра совсем пересохло. Кашляя, он подошел к кухонному столу, взял в руки большой пунцовый фарфоровый чайник, вылил остатки холодного чая в пиалу.
— Я все понимаю, Вазира. Но характер матери нам уже не изменить. Приходится мириться.
— Но мириться — не значит исполнять все ее капризы! А вы... даже когда она несправедлива, все равно вы ее защищаете!
— Глупое положение! Нравится матери — не нравится жене. Если вам хочу угодить, то мать обижается.— Аброр изо всех сил старался соблюсти тон мирного супружеского разговора.— Бывают ли счастливцы, поступки которых нравятся и матери, и жене?
— Неужели я такая же взбалмошная, как ваша мать, что вы на одну доску ставите мое поведение и ее?
Слово «взбалмошная» царапнуло ухо Аброру. Он оставил пиалу, рука дрожала. Поднялся, наглухо закрыл дверь кухни.
— Давайте-ка, Вазира, прекратим эту перепалку!
Но Вазире хотелось выплеснуть сейчас все, что накипело и что она так долго избегала высказать свекрови:
— Моя мать всю жизнь прощала взбалмошность и избалованность Алибеку. И что из этого получилось, вы видели. Как это подвело самого Алибека, вы знаете... Что бы он ни требовал — пожалуйста, сыночек! И чем больше делали ему хорошего, тем хуже он себя вел! Вместо благодарного чувства—себялюбие и эгоизм!.. Чем больше отступаешь, тем крепче садятся тебе на голову. Это закономерно! — Вазира передохнула и, набрав воздух, продолжила: — Разве ваша Ханифа-хола не поступает точно так же? Мы относимся к ней с почтением. Чем она платит? Черной неблагодарностью? Так почему же справедливая требовательность к Алибеку у вас была, а к своей матери нет?
— Вазира! Что вы тут наговорили! Что за путаница! Корыстный эгоизм Алибека и поступки моих родителей? Ведь не для себя они дают этот бешик-той, а для дочери и для внука!
— Ничего подобного! Ваша мать делает это для себя, чтобы похвастать перед людьми, почваниться!
— Неправда! Она выполняет долг перед родившимся внуком. Для нее это — дело чести!
— А моя мама не справляла бешик-тоя в честь Зафара. Выходит, она, да и мы нарушили правила чести?
— Я этого не говорю. У вашей матери другие убеждения... Кстати, они способствовали Алибеку стать тем, кем он стал... У нас есть о чем поспорить... И серьезно. Если для Алибека все народные традиции уже устарели, то, конечно, можно и деторождение объявить ненужным, старым предрассудком. Говорил же так ваш Алибек!
«Ваш Алибек...» Значит, и она, Вазира, недалеко ушла от «своего» Алибека. А то, что именно она проявила характер и спорила с наивными «теориями» своего отца,— об этом ее почтенный, умный муженек предпочел забыть!
— У вашей матери свои «заветные желания». Борода и длинные ногти у Алибека тоже свои «заветные желания». Один — за «свободу», другая — за «обычай». Столько дней мучить нас своим обычаем — чем не эгоизм?
Аброр положил дрожащую ладонь на крышку пунцового чайника.
— Столько лет прожил, а не знал, что моя жена способна клеветать... Я измучился, понимаете вы, измучился от всех ваших дрязг, а вы снова и снова перец подсыпаете, да погорячее, поядовитее....
— Это она источает яд!
— Нет, нет, ты змея ядовитая! — крикнул Аброр, обхватил сверху пузатый чайник, поднял его, чтоб швырнуть им в Вазиру, но в последний миг — то ли неудобно держала чайник рука, то ли волна ярости откатилась— шмякнул чайник об пол, прямо под ноги себе. Чайник разлетелся вдребезги, мокрые чаинки разлетелись комочками по полу. Аброр посинел, стал неузнаваемо страшным.
Вазира, отшвырнув ногой черепки в сторону, почти задыхаясь, выкрикнула:
— Хватит! Я оставлю этот дом вам с матерью! — Рванула с себя фартук, оборвав тесемки, закинула его на подоконник и стремглав выскочила из кухни.
В спальне она быстро переоделась. Сложила в сумку нужные вещи... То, что она не будет участвовать в завтрашнем празднике,— это было ясно. Но, чтобы не думали, будто она пожадничала и ничего не подарила, она вытащила из комода нежно-розовый велюр, который показывала недавно мужу, бросила отрез на стол; окинув беглым взглядом комнату, с каменным лицом вышла из квартиры.
Аброр задыхался, ему не хватало воздуха, из кухни он по.чти бегом побежал на балкон. Агзам-ата спал в своей комнате. Шакира, как всегда, дома не было: уходил рано, приходил поздно — дело обычное, молодое. Ханифа, увлеченная бешиком, не слышала и даже не предполагала, что произошло на кухне.
Ах, какой бешик! Какая красота!.. А завтра в две легковые машины сяду г они, Ханифа и другие уважаемые женщины, а молодежь и сур-найчи вместе с колыбелькой и подарками воссядут в кузов грузовика, застеленного коврами. И вот три машины одна за другой засигналят и под мелодию сурная поедут через весь город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97