В чем она, его помощь? Не в том ли, что ему не добраться до дворца? Не увидать царя? Не в смерти ли? Но разве Аштишат не значит по-армянски «город мира» ?
— Мне пора, святейший. — Голос Мардпета дрогнул, и при виде недвижимого, как изваяние, и безмолвного, как камень, Нерсеса его с головы до пят пронзило неведомое прежде чувство страха.
Ему мешал ларец. Ума не мог приложить, куда его девать: сунуть ли в карман, отдать ли Нерсесу? Положение было нелепое, и он не знал, как из него выйти.
Айр-Мардпет повернулся и с ларцом в руках медленно двинулся к дверям. Его взгляд непроизвольно упал на Ша-васпа, и он ужаснулся пуще прежнего, потому что тот вовсе на него не смотрел.
И тогда, всем на удивление, он приблизился к старому князю и протянул тому ларец. Шавасп встал, молча взял ларец и положил на стул.
Мардпет выдал то, чего ни в коем разе не хотел показывать этим по-женски одетым людям: он все понимает и смирился. Он резко обернулся в дверях, устремил взгляд на католикоса и, уверенный в своей правоте, не раскаиваясь в прожитой им жизни и не сожалея о своих убеждениях, сказал:
— Не забудь разрушить перегородку, светлейший...
Вышел и не затворил дверь. Знал, что Шавасп идет следом.
Историк повествует:
«После этого Айр-Мардпет покинул святые места и спустился на берег Евфрата, в поросшую густыми лесами долину, в заросли крушины, туда, где сливаются две реки и где встарь царем Санатруком был построен город.
Когда нечестивый Айр достиг этого места, над ним, его делами и речами свершился суд гнева господня. Он был предан в руки человека по имени Шавасп, единственного уцелевшего потомка рода Арцруни. Когда он ехал в колеснице по дороге, к нему приблизился Шавасп и начал морочить его, рассказывая: «Я видел медведя белого как снег». Он до того заговорил Мардпета, что тот вылез из колесницы и сел верхом на коня. И они пустились искать в лесу медведя. Когда они очутились в чаще, Шавасп несколько отстал и поразил Аира стрелой в спину — да так, что стрела пронзила тело навылет. Он повалился наземь и умер. Так немедля исполнилось реченное божим человеком Нерсесом: «Господь наш наказал не зариться на чужое достояние и не желать его. А тот, кто желает и алчет, тот не достигнет, чего грозится, замыслу его помешает множество грехов, им совершенных». Ибо ни единое слово человека божьего не пропадало вотще».
Аршак и Нерсес, сыновья двух сестер, оба с факелами в руках, остановились в разных концах разбитой посреди цитадели, перед колоннадой, аллеи. Уже явственно, особенно по ночам, чувствовалось дыхание зимы. Деревья обнажились, и все окрест исполнилось печали. Под ногами шуршали умершие листья, ветер вздымал их с земли и гнал вдаль.Два факела двигались навстречу друг другу в ночном мраке, словно каждый из двух хотел обогреться огнем второго. Вот они замерли, подались вперед, и те, кто за ними стоял, — мирянин и священнослужитель — увидели один другого.
Оба они, и царь и католикос, постарели, обоих согнуло бремя забот, глаза потускнели, кровь уже не безумствовала в жилах, а их собственную, их личную жизнь составляли теперь одни только воспоминания.
Они, эти два богатыря, еще несколько лет назад способные ходить по льду босиком, были тепло-тепло укутаны, царь вдобавок ко всему обмотал туловище шерстяным платком, потому что и без того немалое число его врагов приумножилось еще одним — ломотой в пояснице.
Царь знал — это прощальная встреча. Это прощание с любимым и близким человеком, вынужденное и неминуемое. И царю не хотелось, чтоб оно состоялось в четырех стенах, во дворце: это только усугубило бы его вину и обострило горечь разлуки. Каждый из них отныне мертв для другого, остаются лишь воспоминания. Был человек, и нет человека. И такого рода смерть куда тяжелее настоящей. Это потеря вдвойне. Потому что с настоящей потерей рано или поздно примиряешься — время берет свое, — с этой же примириться невозможно. И он решил назначить прощальное свидание под открытым небом: ведь на просторе, огромном и беспредельном, прощание облегчается, человеческие страсти мельчают, обращаются в прах и становятся добычей ветра.
Он не осуждал двоюродного брата — напротив, восхищался им. Идею объединения страны, которую царю не удалось осуществить как мирянину, Нерсес претворил в жизнь как духовный вождь. Создал государство в государстве. И достиг этого, к своей чести, без кровопролития, без жестокости. Идя по стезе мира. И более того — сея повсюду человеколюбие. А царь бьется при последнем издыхании, как выброшенная на берег рыба, царь мечется в клетке, но нити, связывающие его с сердцем страны, что ни день истончаются, бразды правления ускользают из рук. Он поневоле прибегает к крайним мерам, и пройденный им путь отмечен кровью и преступлениями. Но господь не слеп, он видит, что если царь не ангел, то и не закоренелый злодей, он простой смертный и его жестокость никогда не корыстна, она возникает из необходимости, которая не в нем, а вовне и дана свыше. Глупо прикидываться травоядным, когда тебя но-
ровят сожрать с потрохами, — ты сам должен проглотить врага, таков жребий, начертанный на скрижалях твоей судьбы. А иначе с тобою вместе погибнет и страна.И не оттого ли двоюродный брат шествует мирной стезей, что дорога царя пролегает по ухабам и крови?
Факелы замерли друг против друга; отбрасываемые ими снопы света пытались урвать себе местечко во мраке.
— Чем я грешен перед тобою, царь? Какая на мне вина? Бессонные ночи? Затворническая жизнь? Дети, которые, прибавляя буковку к буковке, научаются складывать имя сестры или брата?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148